Дом для Демиурга - [6]

Пара всадников въехала в столицу, когда небесный свет уже начал меркнуть. В школе мэтра Тейна в это время полагалось ужинать, молиться и расходиться по дортуарам. Сейчас же Саннио ехал в первых сумерках по людным улицам Собры, вдыхая сотню запахов сразу. Надо признаться, часть из них была омерзительна, — но все равно это были неповторимые запахи столичной, бурной и интересной жизни. Пара девиц улыбнулась ему, а одна даже помахала рукой с балкончика. За это Саннио был благодарен герцогу, но все остальное заставляло бояться и думать о худшем.

У трехэтажного дома с черной остроконечной крышей, украшенной серебристым флюгером, герцог остановился и развернул коня на месте. У Саннио этот маневр не получился бы, но кобыла была хорошо выезжена и покорно повторила движения жеребца. Через площадь катил открытый экипаж, в нем сидела пара благородных девиц в сопровождении старой карги в траурном синем платье; прогуливались ватаги школяров, торговка с корзиной продавала цветы.

— Мой дальний предок построил себе дом в тихом предместье — и вот что получил в наследство я, — герцог поднял руку в темно-серой перчатке, обводя площадь. — Но вам-то нравится вся эта суматоха, верно, Саннио?

Юноша молча кивнул, надеясь, что вопрос задан не потому, что он, как деревенский дурачок, глазел по сторонам и выглядел полным неучем.

— Очень вам сочувствую, — улыбнулся Гоэллон, и Саннио внутренне передернулся. Улыбаться герцог то ли не умел, то ли нарочно пугал секретаря, но, в любом случае, вышло жутковато — словно череп оскалился в саркастической ухмылке. — Завтра мы отправляемся в далекое и долгое путешествие. На север.

Первый министр Собраны был мрачен, а потому разговаривал с домашними и прислугой с подчеркнутой вежливостью. Даже дура Анна, единственная и любимая, покуда молчала, дочь не смогла вывести его из равновесия. К несчастью, в государственных делах в общем и целом царил порядок, налоги исправно поступали в казну, неурожаев, засух и потопов не предвиделось, на границах было спокойно, и, как доносили разведчики, тамерские голодранцы пока не собрались в очередной раз потоптать земли Скорингов.

Тем печальнее представлялось положение на севере. Услышав королевский указ, который уже был подписан, — и поздно было мчаться во дворец, чтобы на коленях умолять Его Величество не принимать столь крутых мер, — Флектор Агайрон сначала схватился за сердце, потом за тяжелую золотую цепь на груди. Цепь он сорвал с шеи; слишком резко — застежка лопнула, и прижал к столу, прекрасно понимая, что немедленно позовет ювелира, сам, чтобы слуги не увидели и не донесли, как первый министр обращается со знаком своей власти, принятым из рук короля.

На миг показалось: золотые звенья слились в змеиное тело, которое обвивает горло…

С того проклятого утра прошло уже три десятка дней. Паук, вечный соперник у королевского кресла, куда-то подевался, как всегда неожиданно, и министру бы радоваться — но радости никакой не было. В том, что Гоэллон, не выезжая из столицы, не показывался во дворце, было нечто мрачное, предвещавшее беду. Гонцы, которых каждый день присылал во дворец виконт Меррес, племянник маршала, как один говорили, что на севере все хорошо. Изменники казнены, сопротивлявшиеся замки захвачены, мирное население приветствует армию, искореняющую остатки мятежа.

Донесениям дурака Мерреса Агайрон не доверял и на ломаный серн. Нет, он не считал, что виконт врет. Для этого Рикард Меррес был слишком глуп и труслив. Скорее всего, он искренне верил каждому слову, каждой букве своих посланий. В том, что племянник Алессандра, как и дядюшка, способен заметить бунт, только когда к нему в спальню ворвутся вооруженные мятежники, первый министр не сомневался.

Его собственные прознатчики доносили совсем иное. Саур и Лита разорены на корню, люди бегут с насиженных мест. Солдаты Мерреса ведут себя так, словно вторглись на чужие земли. В Къеле, где командует один из вассалов Мерресов, положение получше: там, по крайней мере, жгут только то, что стоит жечь, а вешают тех, кто действительно этого заслужил. Чего не скажешь ни о Сауре, ни о Лите. Любое сопротивление Меррес топит в крови, действует силой там, где стоило бы подойти с задушевной беседой. Если так продолжится и дальше, скоро весь север будет потерян. Новая граница Собраны пройдет по южному берегу Эллау.

Своими руками, своим указом король сделал ровно то, чего так опасался: лишил Собрану всех северных земель. Пока еще можно ликовать и говорить о разгроме мятежников, которые, на самом-то деле, и мятежниками не были… Агайрон не представлял, откуда протекла ядовитая водичка, и это беспокоило его сильнее всего. Алессандр Меррес был слишком глуп, чтобы убедить короля даже в том, что у его величества две руки и две ноги. Паук Гоэллон, напротив, слишком умен и предусмотрителен, чтобы подталкивать короля к подобному решению. Скоринг, казначей? Тоже не слишком правдоподобно: старика никогда не интересовало ничего, кроме состояния казны, а война на собственных землях могла принести лишь убытки.

Прошло два десятка дней, а Агайрон так и не выяснил, какой ветер нашептал королю о заговоре и измене. Пока что Меррес-младший держался, но и времени прошло — всего ничего. Не позднее весны восстания не миновать. Урожай отчасти убран, но виконт уж постарается, чтобы к холодам закрома и амбары опустели, скот был отнят на прокорм армии, а голодные крестьяне получили в уплату одни пинки. Да и приди в голову Рикарда мысль платить — что толку зимой от монет? Из них не сваришь ни каши, ни похлебки, не бросишь в печку. Тем, кто доживет до весны, будет уже все равно. Голод делает с людьми страшные вещи…