Должность во Вселенной. Время больших отрицаний - [18]

Но главное было не это. Главным было то, что его «теория» – в уме и сейчас именовал он ее именно так, в кавычках, – его игра ума, на которую он не тратил много сил, подтвердилась. И еще как! «Ну а этому-то ты рад?» – спрашивал он себя. И как ни копался в душе – выходило, что не очень. Скорее, было не по себе, проявлялась озабоченность: не породит ли это проблем больше, чем разрешит?.. Потому что проявил себя слепой случай, стихия: блуждал в просторах Вселенной сгусток уменьшенных квантов, увлекаемый и отталкиваемый разными сочетаниями электрических полей туманностей и звезд, оказался вблизи Земли, потом – вблизи какой-то прорехи в слое Хевисайда, в прошлом году активного Солнца они были часты. Попал в атмосферу, приблизился к почве, начал куролесить. Точно так Шар мог оказаться вблизи Венеры, Плутона, Марса, у иной звезды… Слепая стихия, от которой никогда не знаешь, чего ждать!

За пятьдесят пять лет жизнь изрядно помотала Валерьяна Вениаминовича, не раз переворачивала его с боку на бок, роняла с высот в каменистые низины. У него были основания не любить стихии. Беспризорник, потерявший в двадцатом году родителей, затем детдомовец, он бедовал со страной и рос со страной. Только выправился, окончил рабфак, затем институт, начал достаточно, чтобы одеться и есть досыта, зарабатывать, – война. Командиром взвода связи на Западном фронте, который был чем угодно, только не фронтом, попал в окружение в болотах Полесья, а затем, больной и истощенный, оказался в плену. Пропадал за колючей проволокой; немного придя в себя, бежал; был пойман, доставлен обратно («в состоянии пониженной трудоспособности», как сказано в сопроводительной бумаге немецкой полевой жандармерии) и отправлен в спецлагерь Вестербрюкен «на обработку». С двумя заключенными бежал и оттуда, на сей раз удачно. Пробрался в оккупированную Белоруссию, нашел партизан, голодал и мок, подрывал и мерз, убивал и был ранен.

Кончилась война, вернулся в физику. Но из-за пребывания в плену к серьезным экспериментальным работам не дали допуска; путь был открыт только в теорию. Как ни странно, но именно в теории поля, отвлеченной тогда области матфизики, у него прорезались способности, получились результаты – так что в этом случае стихии вроде бы вынесли Валерьяна Вениаминовича на хороший путь. Успех, впрочем, был умеренный: кандидатская диссертация и место ассистента на кафедре физики в Харьковском технологическом. К тому же началась кампания «русского приоритета». Он был самый что ни на есть русский и всегда за – но ершист, горяч, верил в немедленную справедливость, не страшился вступать в спор, в том числе и с начальством, и на рискованные темы. Декан факультета обвинил его, что в диссертации он протащил реакционную общую теорию относительности Эйнштейна и идеалистические взгляды Дирака, а заодно – используя фамилию и не совсем рязанскую внешность Валерьяна Вениаминовича: прямой нос, черные в то время волосы, крутой, выразительной лепки лоб, четкий подбородок – и в том, что он скрывает свою национальность. Уволили. Пец подал в суд. Суд после разбирательства склонялся восстановить. Тогда декан встал и сказал:

– Товарищи, у нас закрытая тематика. Как мы можем держать на кафедре человека, который дважды бежал из лагерей?!

За что Валерьян Вениаминович, поддавшись порыву (опять стихии!), тут же в кровь разбил ему физиономию, тем доказав, что держать такового Пеца на факультете действительно не следует.

Уехал с женой в Алма-Ату, где с научными кадрами было туго и к тонкостям не придирались. Там написал докторскую диссертацию, преподавал, прошел по конкурсу на заведование кафедрой в пединституте в Самарканде, перебрался туда. Он был лекарством для души – древний, видавший все и переживший все, мудрый и скептический Восток. Валериан Вениаминович отошел, увлекся горным туризмом, древнеиндийской и древнекитайской философиями и даже полюбил наконец свою теоретическую деятельность – скорее всего, за отрешенность ее от жизненной суеты. На суету уже не доставало ни охоты, ни сил.

Теория пространств с меняющимися квантами h была его увлечением последних лет, сначала в Самарканде, потом в Саратове, куда пришлось перебраться из-за ухудшившегося здоровья жены. Он строил эту «теорию» дома, после лекций и кафедральных дел, строил для себя, для души, не рассчитывая на признание и резонанс; даже приговаривал, адресуя себе слова, которые в «Ревизоре» городничий высказал зарвавшемуся Держиморде: «Не по чину берешь!» Действительно, не по «чину» ему, скромному провинциальному профессору, была эта сверхидея для корифеев. Но что поделать, если она пришла в голову именно ему и если в работе над ней он более всего чувствовал себя человеком! С результатами он знакомил только немногих людей, чье внимание ценил. Один из них, доцент кафедры астрофизики Варфоломей Любарский, хоть и оспаривал многое, но все-таки подбил Пеца размножить рукопись на университетском ротапринте: не пропадать же работе!

Корнев в разговоре со Страшновым, пожалуй, напрасно аттестовал теорию Пеца как «сумасшедшую». То есть применительно к самим идеям может быть и так, но по отношению к автору ее – ни в коей мере. Напротив, эта теория выражала совсем другие черты Валерьяна Вениаминовича: основательность и скептицизм. Взгляд, что «мировые постоянные» не всегда и не всюду постоянны, безусловно, излишне волен для присяжного физика и преподавателя – но для материалиста-диалектика естественен: все меняется. Основательность же вообще была созвучна натуре Пеца; недаром и в художественной литературе он наиболее ценил сочинения великих романистов, умевших так развернуть, исследовать и исчерпать тему, что другим ничего не оставалось прибавить. По этой же причине, когда начала приобретать сторонников в физике идея «материи-действия», он не устремился вместе с другими – в жажде опубликоваться и снискать – на верхние этажи строящегося здания новой теории, а начал придирчиво простукивать у этого здания фундамент и стены: а глубоко ли? а прочно ли? а не выйдет ли так, что пока этажей мало, идея-фундамент держит, но как нагромоздится большое скопление фактов и несогласующихся выводов – трещина, авария, обвал? Кризис физики. И ничего, хорошо даже, что его обобщение на случай переменного кванта пока не злободневно: можно работать спокойно, не насилуя мозг и душу гонкой, подгонкой и сиюминутным соответствием. Когда-нибудь и эта проблема всплывет, окажется злой. Потомки скажут спасибо.