Должна быть! - [6]

Видимо, можно расширить постановку вопроса и о фантастике в целом. Тогда ее определение приобретет такой вид: фантастика есть порождение высокораз­витой национальной культуры. Причем литературе в этом сложнейшем конгло­мерате принадлежит решающая роль. Конечно, здесь не может не быть каких- то отклонений, добавлений, переплете­ний. Но в принципе дело представляется именно так.

Успехи науки могут не только оплодо­творить фантастику, но и временно при­тормозить ее развитие. Так, первые спутники и первые «посещения» космоса человеком дали мощный импульс фан­тастике 60-х годов. Писатели решительно переселили в космос подавляющую мас­су своих героев. Сказались земные кри­терии: предполагалось, что путешествия космические, как некогда земные, при­ведут к скорому и неизбежному откры­тию новых миров и их обитателей. Ждали появления космических Колум­бов. Но все оказалось сложнее. Новые открытия ученых, доказавших отсутствие разумной жизни в Солнечной системе, научное обоснование колоссальных труд­ностей в преодолении пространства и времени, в безмерности космоса подсек­ли воображение фантастов. Еще бы: Марс, населенный ими не менее густо, чем Земля, оказался мертвой планетой. Ее воображаемые и ставшие привычными для нас обитатели были «убиты» наукой. Но ведь фантастика никогда не претен­дует на достоверность. Да, вымышлен­ные фантастами обитатели Марса оказа­лись покойниками с научной точки зре­ния. Да, художественно слабые книги не переживут этого удара. Но лучшие ве­щи о марсианах останутся. Просто пер­сонифицированные фантастами гипотезы сдвинутся в читательском сознании в другое место и время. Сегодняшняя «недостоверность» фантастических книг осветится новым светом завтра.

В фантастике сейчас затишье. И это последствие не только научных «разоб­лачений», но и той моды на космические темы, которая обуяла фантастов в 60-е годы. Да и чрезмерное увлечение сугубо научными проблемами, «технизация» фантастики тоже отрицательно повлия­ли на ее судьбу. В наши дни «космичес­кий плен» утратил значительную долю своего обаяния; роботы, как и всякая тех­ника, стареют даже в качестве героев фантастических книг.

Но где-то в недалеком будущем фан­тасты, не забывая о космосе, вернутся на землю, не забывая о разных киборгах (кибернетических организмах), повернут­ся вновь к человеку, как это, собственно, и было в лучших произведениях. Если говорить о поэтике фантастики, то ее об­новление—в творческом союзе с клас­сикой, которую подчас третировал этот популярный жанр.

Чтобы лучше ощутить перелом, про­исходящий в фантастике и в ее критиче­ском сознании, стоит остановиться на двух определениях, данных в разное вре­мя и отражающих разное состояние жан­ра. Книга А. Бритикова, первая наша монография о советской фантастике, со­здавалась в 60-е годы. В ней утвержда­ется: «Если сформулировать объект науч­ной фантастики в самом общем виде, это прежде всего взаимодействие научно- технического прогресса с человеком». А в 1973 году появляется определение Ю. Смелкова, почти дублирующее по форме высказывание А. Бритикова, но противоположное по смыслу: «В сущно­сти, тема современной фантастики—че­ловек и научно-технический прогресс, человек и результаты его познания и из­менения мира».

Мысль Бритикова тут как бы повер­нута на 180 градусов, определение вы­двигает на первый план человека. Фан­тастика снова понимается как особая форма человековедения.

Вторая формулировка выражает ста­новящийся все более авторитетным взгляд на фантастику. Это «человековед- ческое» определение противостоит техни­ческому, но не снимает его. Им суждены, видимо, долгое сосуществование и борь­ба—в формах литературных и крити­ческих.

Белорусские фантасты могут избежать тех ошибок, которые преодолеваются сейчас, могут начать сразу «с человека». Залоги для успеха есть. Пусть не очень богатые, но на удивление разнообразные и обнадеживающие. Есть, должен быть и резерв, еще не заявивший о себе чем-то весомым, но способный в любой момент выдвинуть своего представителя в мало­численный пока отряд белорусских фан­тастов.

Белорусская фантастика должна быть!