Долли - [12]

топ. зная, что в случае неудачи потеряют все — и титул, и семью, и, может быть, жизнь. И все же шли. И вот казнь. И ссылка в Сибирь. Кандалы. Заключение. Каторжные работы. Вечное поселение в Сибири. А жизнь в Петровском заводе, Долли, — это особый мир. Мир удивительных людей. Они жили артелью. Артель имела свой устав.

— Да, я читала об этом.

— Ну вот, а Пушкин тоже был связан с декабристами. И многие идеалы их были ему близки. Он дружил с Раевскими, с Кюхельбекером.

— Мария Николаевна Волконская вошла в душу его на всю жизнь, — горячо сказала Долли. — В 1820 году, когда Марии Николаевне было еще только пятнадцать лет, Пушкин путешествовал с семьей Раевских по Крыму и Кавказу.

Долли поднялась со скамейки и, не обращая внимания на прохожих, на ребятишек, которые, глядя на нее, перестали копать лопатками мокрый ноздреватый снег, повернувшись к Григорию, вполголоса прочла:

Я помню море пред грозою;

Как я завидовал волнам.

Бегущим бурной чередою

С любовью лечь к ее ногам!

Как я желал тогда с волнами

Коснуться милых ног устами!

Долли снова села на скамейку рядом с Григорием.

— Марией Николаевной Волконской навеян образ черкешенки в «Кавказском пленнике», — продолжала она, — и строки в «Бахчисарайском фонтане». И «Полтава» посвящена ей. Не бойтесь, — усмехнулась она, — я больше не буду цитировать Пушкина!

— Но я тоже могу продолжить, — улыбнулся Григорий. — Слушайте. — И он заговорил почти шепотом, почему-то наклонившись и вырисовывая прутиком на проталине какие-то узоры:

Тебе — но голос музы темной

Коснется ль уха твоего?

Поймешь ли ты душою скромной

Стремленье сердца моего?

Иль посвящение поэта,

Как некогда его любовь,

Перед тобою без ответа

Пройдет, не признанное вновь?

Узнай, по крайней мере, звуки,

Бывало, милые тебе —

И думай, что во дни разлуки,

В моей изменчивой судьбе,

Твоя печальная пустыня,

Последний звук твоих речей —

Одно сокровище, святыня,

Одна любовь души моей.

— Браво, Григорий! — захлопала в ладоши Долли. — Вы, оказывается, хорошо знаете Пушкина. Браво! И прочли с таким настроением!

— А теперь у меня, Долли, к вам вопрос. Мне кажется, что, окончив школу в прошлом году, вы не поступили в институт и потому стали работать в библиотеке. Прав я или не прав?

Долли засмеялась.

— И правы и не правы. Я действительно в прошлом году хотела поступить на библиотечный факультет, но заболела. Аппендицит. Операция. Но я не расстроилась, что не поступила. Решила поработать в библиотеке. А вдруг выбор мой ошибочен? За год-то можно себя проверить.

— Ну и что же? Он оказался ошибочным?

— Нет, Григорий, я влюбилась в книги! Если бы вы знали, как это интересно! Книги — это совершенно особый мир, беспредельно широкий, охватывающий всю вселенную — от появления живой клетки на земле до нашего времени!

— А знаете, Долли, я тоже почувствовал это с тех пор, как стал бывать у вас.

— А вы, Григорий, вернетесь в Иркутск и весной будете держать экзамены? Куда?

-— В военное училище.

Долли никак не ожидала подобного ответа и некоторое время молчала.

— Почему вы удивились?

— Да как-то неожиданно... в военное училище. Мальчишки из моего класса все почти держали экзамены — кто куда. Но в военное училище не пошел никто. В армию действительно многие попали — те, кто провалился на экзаменах. А вы два года провели в армии — и снова туда же... А что, вам обязательно нужно было идти в армию? Многие поступают в вуз, а вы даже и не пробовали.

— Ну, кто освобожден по состоянию здоровья, тот вправе, должен даже не терять годы и идти учиться. А кто ищет уловок избавиться от армии, хитрит, ловчит — я бы таким поблажку не давал. Знаете, Долли, какой приказ по этому поводу издал Петр Первый? Я его наизусть помню — так он мне по душе пришелся. Послушайте: «Понеже многие производят сродников своих друзей в офицеры из молодых, которые с фундамента солдатского дела не знают, ибо не служили в нижних чинах, а которые и служили только для лица по несколько недель, или месяцев, того ради на таких требуетца ведомость, сколько и каких чинов есть с тысяча семьсот девятого года... Дабы оным подать пример к службе и оным честь, а не нахалам и тунеядцам».

— Здорово! — сказала Долли. — Смотрите-ка, слово «тунеядцы» еще при Петре существовало.

— И слово, и люди, Долли! Так вот, я не хотел быть тунеядцем.

— И, простите меня, Григорий, родители ваши такие же сознательные? Кстати, кто они?

— Родители мои такие же сознательные! —усмехнулся Григорий. — Отец у меня военный. Полковник. А мама врач.

— Ой, как хорошо, Григорий!

— Что хорошо? — не понял он.

— Все хорошо. И то, что вы так относитесь к армии, и то, что родители ваши не пытались освободить сына от службы. И то, что я с вами познакомилась. И то, что мы сидим с вами на этой скамейке на бульваре. А небо — смотрите, какое ясное. И птицы поют, как весной. Но несмотря на теплую погоду, у меня замерзли ноги. Проводите меня, Григорий, еще немного. Дом мой совсем близко.

Они встали, Григорий осмелился взять Долли под руку и подумал, что ей нельзя, как девчонкам из школы, полушутя-полусерьезно объясниться в любви. Ей нельзя было даже и серьезно объясниться в любви, ведь они еще так мало знакомы. Григорий все это понимал и терпеливо возлагал надежды на время, на обстоятельства.