Долина Виш-Тон-Виш - [186]

Подумайте только и представьте себе — отцы пилигримы явились сюда в поисках свободы, а затем сами устремились опутывать разум народа, который так же дорог Господу, как и их собственный; не удовлетворившись тем, что ограбили и обманули несчастных индейцев, они захватили в плен жену и сына Короля Филипа и сделали их рабами261.

Леди и джентльмены! Не знаю как вам, а мне стыдно даже слышать об этих делах пилигримов, особенно когда они притворно провозглашают себя свободолюбивыми и человечными. К сожалению, именно так они и поступают! Захватив людей моего племени, они продают их на Бермудские острова и во многие другие места, а потом в день воскресный эти люди собираются вместе и заявляют, что все равны перед Господом, а богословы добавляют: «Тот, кто говорит, что любит Господа и ненавидит брата своего, тот лжец, и истина не с ним». И в то же время они ненавидят своих собратьев и продают их в рабство. Нет никакого сомнения, что все мои соотечественники, стоило им только покориться, были бы превращены в рабов. Однако индейцы отчаянно боролись за свою свободу. Они скорее уничтожили бы всех белых на своем пути и даже убили бы своих собственных жен и детей, чем поступились бы свободой своего народа. Только это спасло их от рабства. Да, только это. Отнюдь не добрая воля святых отцов пилигримов! Я хотел бы, чтобы голос мой был подобен грому и разносился по всей земле. Тот, кто защищает рабство, лишен стыда и подобен лютому зверю. Он руководствуется самыми низменными и порочными принципами, и мне безразлично, кто он и какое место занимает в обществе, — служитель ли он церкви или самый высокий представитель нации. И тот, кто не противится этим принципам, тот трус и не достоин называться человеком, тем более христианином. Поведением своим он порочит как Конституцию, где сказано, что все люди рождены свободными и равноправными, так и слово Господне, в которое, по его утверждениям, верит.

После того как Филип лишился жены и сына, в сердце его поселилась печаль, но, несмотря на это, он был полон решимости отомстить, хоть и загнан в болота индейцами, обманутыми лживыми обещаниями, и Черчем. И когда один из воинов предложил Филипу заключить с врагами мир, Филип тут же убил его. Как-то в бою пилигримы были потеснены Филипом и, отступая, потеряли одного человека по имени Томас Лукас (из Плимута). Мы полагаем, что он был в родстве с Лукасом и Хэджем, выступившими в бостонском суде в 1834 году против освобождения несчастных маршпи262 из рабства, в которое их на многие годы ввергли отцы пилигримы.

Сил у Филипа теперь осталось совсем мало; многих из его соратников белым удалось склонить обманом на свою сторону или уничтожить, так что окружить его было не трудно. Вот почему 12 августа капитан Черч сумел обложить болото, где расположился лагерем Филип со своими людьми, и застать их врасплох. Без сомнения, их привел индеец, которого сделать это либо заставили силой, либо посулами вынудили стать предателем. Затем Черч расставил заслоны таким образом, что Филипу выбраться живым было невозможно. Сомнительно все же, чтобы его удалось победить, не будь нападение внезапным; но именно так все и случилось. Горестным оказалось то утро для бедных индейцев, потерявших замечательного и незаменимого человека. Пробираясь из болота, Филип был убит наповал выстрелом какого-то индейца.

И все же я рад, что так случилось, ибо это лишило пилигримов удовольствия подвергнуть его пытке. И отнюдь не ружье белого поразило такого поистине великого человека, каким был Филип. Место, где он пал, было очень топким. При вести о своей удаче пилигримы испустили троекратный вопль радости. Когда Черч приказал вытащить его тело из болота, один из добросердных христиан при этом воскликнул: «До чего же он грязен! » Дошли до нас и слова Черча, который сказал: «Точно так же, как Филип оставил тела многих пилигримов без погребения, так и его тело не будет предано земле».

Вместе с Филипом погибли пять его лучших и преданнейших людей. Один из них был сыном того, кто сделал первый выстрел в этой войне.

Капитан Черч приказал разрубить тело Филипа. Филип был четвертован, и куски тела повешены на четырех деревьях, а голова и рука были отданы индейцу, убившему его, чтобы тот мог выставлять их напоказ. Зрелище это так радовало пилигримов, что они давали за это деньги, и индеец собрал значительную сумму. Затем голова Филипа была отослана в Плимут и в течение двадцати лет выставлялась на посмешище; рука — отправлена в Бостон, где ее и показывали, ко всеобщему ликованию победителей, а искромсанное тело так и не было преданопогребению. Как сказал поэт:

Где зверя прежде бил, теперь он сам лежит,

И дух сыновний праха не оплачет.

Я испытываю гордость и удовлетворение оттого, что подобное зло не было свойственно индейцам, которые никогда не вешали белых военачальников. Мне хотелось бы напомнить знаменитую речь доктора Инкриса Мэзера. Он говорит, что в течение всей кровавой войны благочестивые отцы горячо и настойчиво направляли свои молитвы к Господу, дабы он благословил их оружие и «предал врагов в руки их». И когда в дни жарких молений успех был на стороне индейцев, это воспринималось как укор со стороны Божественного Провидения (надо думать, в эти дни индейцы молились с большим рвением) и вызывало еще большее усердие. И наоборот, когда успех был на стороне белых, это расценивалось как проявление воли Провидения в их пользу. Доктор заканчивает так: «И они (пилигримы) не переставали взывать к Господу против Филипа до тех пор, пока не вымолили пулю ему в сердце».