Долина в огне - [46]

Никогда раньше Зло так не смущало его. Раньше это было самое обычное зло, хотя часто скрывалось под соблазнительной личиной. Но Зло, которое делалось с разрешения Государства, ошеломило его. Он представил себе свое страстное, вдохновленное верой лицо, поднятое к шерифу Андерсону, — ведь при взгляде на не го, Бенедикта, каждому должно было стать очевидным, что он не способен ни на что дурное, что ему чужды греховные помыслы и поступки! Он так ясно увидел самого себя, что содрогнулся и снова почувствовал кислую золу во рту, скорчился от боли в животе. «Убирайся отсюда!» — звенел в его ушах окрик шерифа.

Бенедикт даже не мог почерпнуть сладостного утешения в мысли, что пострадал во имя справедливости. Полицейские быстро отделались от него. Точно так же, как и мистер Брилл, с тем же выражением скуки и презрения на лице.

На минуту вид маленького алтаря, украшенного сегодня жалкими букетиками фиалок, со сломанными головками и увядшими лепестками, вернул его к действительности. Он огляделся вокруг. Мысли его вернулись к дому, к этой комнате с резким запахом керосина, — сегодня морили клопов. Он слышал, как разговаривал внизу его отец; снаружи доносился тяжелый гул завода, как удары переутомленного сердца. А где-то там, во тьме, десятки семейств лежали в палатках, ожидая рассвета. Он не пошел за матушкой Бернс, потому что понял, что ничем не может ей помочь, абсолютно ничем. Она попросила бы его помолиться за нее, подумал он, а по некоторым причинам сегодня он не хотел, чтобы его об этом просили.

Никогда раньше Бенедикт не чувствовал себя таким беспомощным, таким неуверенным, — никогда, даже в тюрьме, хотя и она была частью того же чуждого мира. И еще он не мог понять: почему они не признали его, не почувствовали, какая у него душа, — ведь он же похож на святого, высеченного из камня в церковной нише; он так же близко связан с богом и окружен божественным сиянием. Они ведь верят в бога и в церковь! Почему же они тогда не заметили печати глубокого благочестия на его челе? Почему не затрепетали от прикосновения его пальцев, которые он сотни раз погружал в сосуды со святой водой? А его чистые помыслы? Его молитвы? Неужели они ничего не почувствовали? Неужели они вечно будут видеть в нем только бедного мальчишку-инородца из Литвацкой Ямы, в старой куртке и дырявых башмаках, у которого на лице написано, что отец его работал на заводе, а теперь уволен и что мать его не умеет ни говорить, ни писать по-английски.

Но гордость его восстала, и он отогнал от себя эти мысли.

«Разве господу богу нужны такие, как они? — презрительно сказал он себе. — Они попадут в ад, эти подлые... — Он ужаснулся собственным мыслям, зажмурился, зарылся лицом в ладони и стал исступленно молиться: — О господи, укажи мне путь! Помоги мне! Дай мне силы. Помоги мне, о господи!» Ему казалось, будто черная пелена окутывает его сознание. Он простер руки ввысь, в темноту, взывая к тому, кого, может быть, вовсе и не было...

Знакомые шаги на лестнице вернули Бенедикта к действительности. Он быстро перекрестился, встал с колен и хотел было сделать вид, что ложится спать, но тут же, устыдившись собственного малодушия, снова опустился на колени, закрыл глаза и склонил голову над молитвенно сложенными руками. Однако молиться он не мог. Он ждал, когда дверь комнаты распахнется и хриплый, жесткий голос его брата произнесет: «Выговоришь ли ты когда-нибудь все свои молитвы, Бенни?»

Подавляя дрожь, он перекрестился и встал с колен. Винс, его семнадцатилетний брат, который обычно спал дни напролет, уселся на кровать напротив него — длинноногий, в выцветших штанах и свитере, лицо худое, скуластое, на загорелой шее родимое пятно, как большая ягода, из-под светлых выцветших прядей волос смотрят желтоватые глаза. Он вытащил сигарету.

— Нет! Я не буду курить! — сердито сказал Бенедикт.

Винс рассмеялся. Он выпустил изо рта колечко дыма, с наслаждением потянулся всем телом, погладил себя по бокам, зевнул и насмешливо вздохнул. Бенедикт вспыхнул. Винс посмотрел на него своими желтыми; крокодильими глазами и протянул сигарету. Бенедикт с негодованием отвернулся. Винс опять засмеялся.

— Какой ты теленок, Бенни, — сказал он снисходительным тоном. — Не мешало бы спуститься маленько с облаков! Господи боже мой, я никогда не видел, чтобы парень был так помешан на религии, как ты.

Он вытащил из заднего кармана игральные кости, подул на них и погладил, любовно посматривая на них.

— Видишь, — сказал он таинственно. Он погремел кубиками у своего уха и, вкрадчиво проговорив: «Иди к папе, деточка!» — бросил их на стол. Выпала семерка. — Сыграем? — спросил он с невинным видом.

Бенедикт ничего не ответил.

Винс снова погремел костяшками, громко чмокнул их и кинул. Снова вышла семерка. Красные блестящие кубики казались Бенедикту воплощением греха, но он чуть не засмеялся, глядя на фокусы, которые проделывал с ними его брат.

— Заметь, выпадать всегда будет семерка, — многозначительно произнес Винс, — даже если кости будешь бросать ты. Хочешь попробовать? Нет? Это обученные костяшки. Они посещали школу. Гляди. — Он снова метнул их, на этот раз небрежным взмахом руки, как бы давая им полную свободу лечь как они захотят, и снова вышла семерка.