Долина смертной тени - [28]

И это в те самые хрущевские времена, которые почитаются у нас “оттепелью”, наступившей после жестокой сталинской зимы.

Надо упомянуть, наверное, еще одного “героя” оттепели – генпрокурора Руденко.

Генпрокуроры тоже в какой-то мере были лицом криминальной

России. Точней же, криминальным ее лицом, вспомните нынешних…

А вот как описан Руденко в книге воспоминаний Леонида

Зорина: “…Рыхлый дебелый мужичишка, на круглом мучнистом лице поблескивали слюдяные глазки. В своей юридической среде он был когда-то популярен – герой Нюрнбергского процесса, потребовавший казни для Геринга, Риббентропа и Розенберга, для всей уголовной нацистской клики. Но слава эта сильно поблекла, когда, покорившись воле Хрущева, он заставил пересмотреть приговор, вынесенный несчастным валютчикам, и заменить – вопреки закону – срок в лагере на высшую меру…”

Вот тебе и знаменитая формула: закон обратной силы не имеет.

У нас – имеет. Судя по всему, именно по инициативе Руденко

(а за его спиной стоял Хрущев) статьи, по которым осуждали на казнь, были многажды расширены: расстреливали “за валютные операции”, “хищения в особо крупном размере”, “угон воздушного судна” и так далее… Четырнадцать новых расстрельных статей.

Всего же с 1962 по 1990 год в нашей стране были казнены 24 тысячи человек. Можно допустить, что и эта цифра приуменьшена: статистика смертных казней во все времена была у нас засекречена.

В одной из популярных телепередач, посвященных проблеме смертной казни, большой аудитории молодежи показали документальные кадры о применении казни в Америке, после чего провели голосование, и выяснилось, за казнь – большинство.

Тогда вопрос поставили иначе: а кто бы захотел лично привести приговор в исполнение, – и снова лес рук (более 80%).

Вскоре эти руки будут стрелять в чеченских женщин и детей.

Ну а чем все закончилось, мы сегодня уже знаем: цинковыми гробами, в которых эти мальчики вернулись домой, да трагедией, невосполнимой, для их матерей.

Но и родная мне Чечня (там прошло, повторю, мое детство) в своем ожесточении до сих пор не может остановиться.

Демонстрация публичной смертной казни, добросовестно показанная по всем каналам телевидения, способна вызвать не только отвращение, но и болезненный интерес, и приступ ответной жестокости, особенно у подрастающего поколения.

И вот уже некий читатель требует через газету расправы над экономическими преступниками так, как это делают в Чечне. “Я предлагаю вывести их на Красную площадь, – пишет он, – и народ их камнями забьет. Ведь на них даже пули жалко, так как пули делают тоже на наши, народные деньги…”

С призывами стрелять преступников без суда и следствия выступают, к сожалению, не только обычные граждане, но и видные, очень популярные в стране деятели, в том числе люди искусства. Недавно один из писателей сообщил в своей статье, что “американцы плакали от радости и танцевали, когда одному террористу вынесли смертный приговор…”, и оценил это как

“здоровую реакцию здоровых людей…”.

К сожалению, ссылки на Америку и ее законы, тюрьмы и казни во многом усиливают доводы сторонников смертной казни.

Этот же упомянутый выше писатель, как видно далеко не Иван

Алексеевич Бунин, одобрил случаи самосуда, то есть расправы толпы над преступником, которому суд в России не вынес смертного приговора, называя это “необходимой обороной, когда бессильно правосудие”. Такие призывы к “самообороне”, а практически к беззаконию то и дело раздаются в печати из уст очень авторитетных лиц. Но и это было. И тот же Бунин ярко расписал картины такой “обороны”, только вчитайтесь.

“Во городах, в деревнях, – пишет он, – сразу все спятили с ума: все поголовно орали друг на друга: “я тебя арестую, сукин сын!” – потом стали убивать кого попало, жечь на кострах, зарывать живьем в землю за украденную курицу…” – самосудов “самых кровавых и бессмысленных было зарегистрировано (только зарегистрировано!) к августу 1917 года более десяти тысяч…”.

Однажды Иван Алексеевич воскликнул: “Ах, русская интеллигенция, русская интеллигенция! Уж сколько

“интересного” приходится нам видеть, что следовало бы в три ручья плакать, а мы только по-дурацки восхищаемся: “очень интересно!”

Что же говорить о людях, которые заваливают письмами протеста нашу Комиссию по помилованию, узнав, что мы смягчили участь очередному смертнику.

Один такой энтузиаст пишет: “Обращаюсь к Вам с просьбой.

Находясь в здравом уме и ясной памяти, предлагаю себя в качестве исполнителя смертной казни. Поверьте, я не маньяк и очень люблю детей, у меня самого их пятеро. И ради них я готов исполнить эту необходимую работу”.

Палач

Предыдущую главу я закончил письмом добровольца, пожелавшего стать палачом. Кстати, он и адрес свой оставил для

“компетентных органов”, на случай если его предложение будет принято. А между тем даже палачи на Нюрнбергском процессе, который был справедливым по всем статьям, скрывали до поры свои имена и стыдились гласности.

Говорят, на одной из папок, посвященных Нюрнбергскому процессу и хранящейся в Центральном госархиве Октябрьской революции (можно было и переназвать, но опять наша инерция мышления), красным карандашом начертано: “НИКОМУ НИКОГДА НЕ