«Долина смерти». Трагедия 2-й ударной армии - [99]

Наступила ночь с 25 на 26 июня 1942 г., которая прошла относительно спокойно, хотя немцы не прекращали артиллерийско-минометной стрельбы. 26 июня капитан Масляков оставил меня за себя, а сам ушел по вызову в штаб полка. Вернулся он часа через три. Собрал нас, командиров, и объявил приказ: вести себя тихо, не стрелять, не обнаруживать себя, а в 20.00 незаметно оторваться от противника, сосредоточиться на северо-западном берегу Большого Замошского болота и объединенными усилиями, с остатками частей 305-й сд и 19-й гвардейской сд, идти на прорыв в направлении Теремец-Курляндский. Наряду с этим надлежало заготовить на три дня вареного мяса. Мы уже забыли, когда пили и ели.

Я снял с обороны своего заместителя по строевой части лейтенанта Сипайло, старшину батареи Н. И. Кажохина и одного бойца и послал их к раненым, где они должны были рассчитать, сколько нужно оставить лошадей, чтобы увезти всех раненых — по два человека на лошадь, а остальных лошадей зарезать и наварить мяса. Они ушли, и больше я их не видел.

Капитан Масляков еще говорил, что командиры полков спорили, кто из них старший, чтобы возглавить прорыв. Кажется, старшим оказался командир 1000-го сп, так как он был подполковник.

А обстановка сложилась очень тяжелая. Площадь — два на два километра, занятая нашими войсками, насквозь простреливалась. Всюду лежали убитые и раненые. Кто бредил, кто лежал в воде и просил пить, кто просил перевязать, а кто требовал пристрелить, потому что самому это сделать уже не было сил… Застрелился комиссар нашего дивизиона старший политрук Долинский… Перевязочного материала никакого, раненых прибавлялось, а перевязать их нечем. Немцы не атаковали, обложили нас, как зверя в берлоге, бомбили и обстреливали артиллерийско-минометным огнем. Правда, один раз они попытались разбить нас на две части, но наше командование, имея небольшой резерв автоматчиков, быстро выбило их с нашей территории.

До окружения в батарее было 118 человек и 65 коней, а теперь на р. Глушица из командиров остались только я и два сержанта: Григорий Черноусов из Пермской области — я его назначил командиром взвода управления и своим заместителем, и командир орудия, азербайджанец, фамилию не помню, когда-то в Дмитрове он отлично играл в домино. Еще остались связист и боец из огневого расчета — вот и все. У нас был один ручной пулемет Дегтярева с пустыми дисками; у каждого осталось по винтовке с пятью патронами, а у меня — две гранаты Ф-1, пистолет TT с обоймой и автомат ППД с одним диском.

Лежали тихо. Черноусов попросил: «Комбат! Если ранит меня — пристрели». Подбадривая его, я говорил, что мы уже много прошли, и Муравьи отстояли, и Волхов форсировали, и Малое Замошье взяли, и отсюда обязательно прорвемся. Он вроде успокоился, а на меня напала грусть. Подумал про себя — неужели убьют? И вдруг решил сползать и попросить курева у заместителя командира дивизиона капитана Крашенинникова. У него, кажется, оставался еще табачок. До Крашенинникова метров 70. Предупредил своих. Уполз. Крашенинников лежал за сосновым бревном. Дал закурить, и мне так стало весело, хоть пляши. И в это время налет, туда, где лежал я, — прямое попадание. Черноусова убило наповал. Санинструктор бросился к нему — снова налет. Он залез под трупы и спасся. Я прибежал обратно.

Осталось нас из 10 человек — четверо. У моего автомата оторвало кусок кожуха, выполняющего роль дульного тормоза. Автомат я из рук не выпускал. Или еще такое: одного моего бойца ранило — распороло живот, не повредив кишок. Кишки выпали, а он их собрал вместе с травяным сором и вложил снова в брюшную полость. Стоит, и сквозь пальцы сочится кровь. Перевязать нечем. Исподнее белье грязнее грязного. Этот боец был токарем одного из московских заводов, здоровяк, выше среднего роста. Я хотел как-то его подбодрить, а он: «Ничего, комбат, за вами буду держаться — выйду».

Вот эту силу духа и стойкость рядовых страны Советов, эту высокую, беззаветную преданность Родине я видел только в 305-й сд, в окружении, в условиях, приводивших к повальной смерти. Обычно в своих воспоминаниях ветераны рассказывают об отсутствии либо хлеба, либо патронов, либо лекарств и как трудно им приходилось. А у нас не было ничего. Мы последние три дня не спали и не ели даже травы. Никто о куреве и не заикался. Это в сытое время заядлые курильщики говорят: «Я лучше голодом посижу, но без курева не могу». Но настоящий голод вытесняет желание покурить. Лежим, ждем 20.00, чтобы начать отход. А часов ни у кого нет, примерно прикидываем, сколько еще осталось. Появились два немецких разведчика — совсем недалеко. Шепотом боец-связист просит у меня разрешения снять их из винтовки, но был приказ не демаскировать передовую, оторваться незаметно! Я бойцу шепчу: «Два вшивых фрица погоды не сделают, а вот незаметно мы уже отсюда не уйдем».

Примерно в 19.00 поднялся ураганный автоматно-пулеметный огонь — справа, спереди и слева. Не успевал иголки сосновые с шеи сбрасывать. Приказываю бойцу оттащить в тыл метров на сорок пустые диски от ручного пулемета, чтобы они нам не мешали при отходе. Боец вскоре не по-пластунски, а на четвереньках бежит обратно и кричит: «Комбат! Немцы!» Я на него цыкнул, чтоб замолчал, и сам пополз в тыл посмотреть. Точно! Немцы. Еще я спросил бойца, где штаб дивизиона. Он ответил, что уже никого нет. Я вернулся назад и приказал отходить. Метров сорок проползли, а затем, в высоком болотистом лесу, мы побежали в направлении 1002-го сп, на юг, к северному берегу Большого Замошского болота. Боец, что ползал с дисками и первый обнаружил немцев, рассказал, что немцы подходят к раненым и спрашивают: «Рус! Вставай! Идти можешь?» Если встал и идет — «Гут», а если нет — прикалывают ножами.