«Долина смерти». Трагедия 2-й ударной армии - [77]

Наблюдая за дорогой более полудня, мы установили, что она контролируется одиночными патрулями, идущими навстречу друг другу из обеих деревень. Встретившись на середине, патрули закуривали, 1–2 минуты разговаривали и расходились.

Этого времени нам было достаточно, чтобы перебежать через дорогу и добежать до опушки леса в 300 м от нас. Так и решили.

С наступлением сумерек тремя колоннами (в центре командование и штабные командиры, справа — комендантская рота, слева — связисты и саперы, интервал между колоннами 75-100 м) бросились к дороге и на ней напоролись на два парных патруля. Мы не учли, что с наступлением сумерек немцы усиливали патруль и поэтому изменялся интервал его движения.

Но на противника наше внезапное появление оказало ошеломляющее действие, нам не оказали сопротивления. Двое были приколоты штыками на месте, один с перепугу бросил автомат, побежал к лесу и был убит. Четвертый же с криком «Рус! Рус!» бросил автомат и побежал к деревне.

Мы благополучно пересекли дорогу, по глубокому снегу дошли до леса. Когда мы уже скрылись в лесу, противник стал обстреливать нас из пулеметов слева по ходу нашего движения. Из-за дальности расстояния и бесприцельности этот огонь не причинил нам вреда.

С переменой нашего местоположения ничего не изменилось в лучшую сторону. Наоборот, голод, холод, страх перед неминуемой и бессмысленной гибелью окончательно подорвали моральный дух и физические силы людей. Тяжело, обидно и горько было смотреть на обессилевших людей. Люди пожилого возраста и слабого телосложения не в силах были пережить этого кошмара, на ходу падали в снег и умирали, некоторые лишались рассудка.

Не помню, какой это был день — шестой или седьмой — нашего блуждания по лесам, когда часов в 11–12 меня позвали к комдиву А. И. Старунину.

Когда я явился, полковник стоял, прислонившись спиной к дереву, и ковырял палочкой свою курительную трубку. Разговор не носил официального уставного характера. Он спросил меня: «Идти можете?» Я с уверенностью ответил, что могу. «Тогда возьмите с собой человек пять добровольцев и отправляйтесь. Пожалуйста, поступи по-разумному, не оголяй роту боеприпасами».

Расшифровывать задачу не было необходимости: все предыдущие дни группы отправлялись с одной задачей — сообщить наше местонахождение, чтобы получить помощь и выбраться из окружения.

Когда я возвратился в роту и сообщил, что комдив поручил мне с небольшой группой идти на связь со своими, со мной согласились идти Эссенов Сейдалим, комсорг Борисов, красноармеец Вавилов и еще два бойца, фамилии их не помню. Подошел санинструктор и начал просить, чтобы его тоже взяли в группу. Я ответил, что взять не могу, так как он слишком слаб и не сможет с нами идти. Этому человеку было за сорок и на всех переходах он всегда отставал от колонны. Но он меня так просил, а потом вообще ошарашил — упал мне в ноги, стал рыдать и приговаривать: «Здесь все равно все погибнут, никто из них не выйдет из окружения. Если вы меня не возьмете, на вашей душе останется грех, останутся сиротами шесть моих детей, кто им поможет? Я буду делать все, что прикажете. Не буду отставать и даже буду поочередно идти впереди и прокладывать тропу в глубоком снегу». Пришлось взять его с собой.

Итак, нас собралось 7 человек. На вооружении у нас было 3 автомата ППШ, у остальных — винтовки. На каждого было по 3–4 ручные гранаты и на группу 4 или 5 противотанковых гранат. Перед самым отходом подошел помнач оперотдела штаба старший лейтенант и попросился тоже идти с нами.

Я дал согласие, но предупредил, что в группе должен быть один начальник, которым назначен я. Если он будет беспрекословно выполнять все мои требования, пусть присоединяется.

Около 14.00 мы со всеми распрощались и ушли. Пройдя 2,5–3 км, остановились на небольшой поляне, чтобы изучить по карте маршрут движения и немного отдохнуть. День был хороший — тихий, солнечный. Своим товарищам я твердо заявил, что мы обязательно выйдем к своим, и потребовал строго выполнять мои указания и сигналы во время движения на марше. Старший лейтенант-артиллерист засомневался в справедливости моих слов и решил возвратиться. За время короткого отдыха он раза два или три покидал нас и снова возвращался. Мы тронулись без него, но через 1,5–2 км он снова догнал нас. Немного прошел и снова стал высказывать свои сомнения. Я был вынужден строго предупредить его, чтобы он выбрал что-то одно: или идти с нами и не разводить паники, или возвратиться в лагерь к своим. И он возвратился. Видимо, человек был морально надломлен, не было у него веры ни в людей, ни в самого себя.

Я уже говорил, что санинструктор приободрил меня, это верно. В том, что я выйду и выведу людей, у меня сомнений не было. И вера людей придавала еще больше сил. Мне было 23 года, перед войной я окончил военное пехотное училище, был вынослив и физически закален. Ответственность за людей и выполнение поставленной задачи не давала мне права терять силу духа и уверенность. Кроме того, я знал, что у немцев не было сплошной линии обороны.

Волновали две очень серьезные проблемы: первая — не угодить в засаду к немцам, вторая — не попасть на минное поле. Шли мы довольно долго. Снежный покров в лесу достигал 60–80 см. Днем уже пригревало солнце, а ночью были морозы, и образовалась снежная корка. Идти по целине было очень тяжело. Через каждые 20–30 шагов приходилось менять направляющего. Ко всему мы были истощены от голода.