Долгий двадцатый век. Деньги, власть и истоки нашего времени - [185]
инвесторов в Восточной и Юго–Восточной Азии. К концу 1980‑х эти четыре тигра вместе обошли Соединенные Штаты и Японию в качестве ведущих инвесторов в странах Ассоциации стран Юго–Восточной Азии, обеспечив 35,6% общего притока прямых иностранных инвестиций в 1988 году и 26,3% в 1989 году (Ozawa 1993: 130).
Короче говоря, японскую и восточноазиатскую «исключительность» во время кризиса и финансовой экспансии американского режима накопления невозможно адекватно или достоверно оценить по продолжающемуся промышленному росту в регионе. Наиболее важным признаком превращения Восточной Азии в новый эпицентр системных процессов накопления капитала служит то, что некоторые ее юрисдикции серьезно поднялись по иерархии добавленной стоимости и мировых денег в капиталистическом мире–экономике. Конечно, доля добавленной стоимости восточноазиатского капиталистического «архипелага» все еще значительно меньше доли традиционных средоточий капиталистической власти (Северная Америка и Западная Европа), а частные и государственные финансовые институты этих традиционных мест по–прежнему контролируют производство и регулирование мировых денег. Как видно из соотношения 6 к 1 в «большой семерке», североамериканские и западноевропейские государства продолжают задавать тон на командных высотах капиталистического мира–экономики.
И все же в том, что касается материальной экспансии капиталистического мира–экономики, восточноазиатский капитализм уже стал играть ведущую роль в нем. В 1980 году транстихоокеанская торговля начала опережать трансатлантическую торговлю по стоимости. К концу десятилетия она была уже в 1,5 раза больше, причем торговля между странами с азиатской стороны стран тихоокеанского бассейна превосходила по стоимости торговлю через Тихий океан (Ozawa 1993: 129–130).
Это перемещение эпицентра материальной экспансии капитала из Северной Америки в Восточную Азию служит еще одним мощным стимулом для Соединенных Штатов в сохранении тенденции к формированию структур надгосударственного мирового правительства. Но оно также служит серьезным препятствием для действительного осуществления той же тенденции. Оно служит мощным стимулом, потому что формирование структур надгосударственного мирового правительства позволяет Соединенным Штатам и их европейским союзникам использовать жизнеспособность восточноазиатского капитализма для продления западной гегемонии в современном мире. Но оно служит серьезным препятствием, потому что жизнеспособность восточноазиатского капитализма стала главным пределом и фактором нестабильности для разрушающихся структур американской гегемонии.
Противоречия между жизнеспособностью складывающейся капиталистической силы и все еще доминирующим капиталистическим порядком были характерны для всех переходов от одного системного цикла накопления к другому. В прошлом они разрешались в результате краха доминирующего порядка и смены караула у командных высот капиталистического мира–экономики. Чтобы оценить вероятность того, что именно это мы наблюдаем вновь, нам необходимо вкратце рассмотреть источники жизнеспособности складывающегося капитализма как неотъемлемой составляющей противоречий старого (американского) режима.
Появление японского капиталистического феникса из пепла японского империализма после Второй мировой войны восходит в своих истоках к установлению отношений политического обмена между американским правительством и японскими правящими группами. Благодаря этим отношениям японскому капиталистическому классу, как и генуэзскому капиталистическому классу четырьмя столетиями ранее, удалось экстернализировать издержки защиты и сосредоточиться исключительно на извлечении прибыли. Как отмечал Франц Шурман (Schurmann 1974: 142) во время расцвета режима Либерально–демократической партии, «как и в кулиджевской Америке 1920‑х, основной заботой либерально–демократического правительства Японии был бизнес».
Положив конец японскому национализму, милитаризму и империализму, поражение во Второй мировой войне и американская оккупация стали важными составляющими необычайного послевоенного триумфа капитализма в Японии, заметно отличавшегося от того, что имел место в Западной Германии. Поражение во Второй мировой войне ipso facto переросло в крах японского империализма, а американская оккупация довершила начатое, уничтожив организационные структуры национализма и милитаризма. Такими были предпосылки новой послевоенной японской политической системы, «но контекстом, который окончательно позволил достичь полного триумфа, было восстановление мировой экономики Соединенными Штатами» (Schurmann 1974: 142–145).
