Долгие поиски - [20]

— Здравствуйте, Степан Михайлович, садитесь сюда, пожалуйста.

Еще слегка ворча после стычки, Степан Михайлович сел.

Когда, пять дней назад, он вошел, огромный, небритый, с торчащими волчьими зубами, и спросил, шепелявя и заикаясь: «З-здесь, ч-что ли, Б-бельский п-принимает?» — голос к концу фразы повысился, перешел в крик, нам стало жутковато. Да еще, на несчастье, его карточки не оказалось.

— Т-так где же ей быть д-должно?!

Я перепугался, что псих, может быть, буйный, и согласен был принимать без всякой карточки, но Антонина Ивановна не могла: она слишком долго проработала в поликлинике, для нее больной без карточки так же невозможен, как привидение для материалиста, это уже не формализм — это инстинкт. Однако тут проняло и ее: она, которая обычно говорит с больными с некоторой расстановкой и всех, даже немощных и инвалидов, посылает вниз разыскивать карточку, она затараторила:

— Вы не волнуйтесь, вы пока посидите за занавеской, вы пока померяйте температуру, а я сбегаю и найду.

— С-сами н-найдете?! — Он нависал над ней, как волк над Красной Шапочкой, и казалось, вот-вот укусит своими желтыми зубами.

— Найду, сейчас же найду.

И, вместо того чтобы укусить, Серый Волк мирно отступил за простыню.

Антонина Ивановна шепнула мне:

— Даст бог, не нашего участка — сразу спроважу.

Но оказалось, что Степан Михайлович Добин нашего участка. Он снова вошел, сел и посмотрел на меня такими грустными собачьими глазами, что я вдруг сразу почувствовал к нему нежность. О такой внезапной любви — не к мужчине или женщине, а к человеку — писал Уитмен.

Я осматривал его тогда долго, велел даже Антонине Ивановне смерить давление, без всякой на то медицинской надобности, — просто чтобы он почувствовал, что к нему здесь внимательно относятся, — я боялся, что вокруг него обычно образуется зона отчуждения из-за его торчащих зубов и странных интонаций.

И вот он пришел снова.

— Как себя чувствуете, Степан Михайлович?

— Н-неплохо.

— Жалуетесь на что-нибудь?

— Н-нет. В с-сердце только к-колет.

Он просто не мог не повышать голос — такая уж у него природная интонация.

— Раньше когда-нибудь кололо?

— Ч-часто. Я с этим и р-работаю.

— Кем вы работаете?

— Ис-спытат-телем р-радиоап-паратуры.

Честно говоря, не ожидал.

— Физическая нагрузка у вас большая?

— Т-тяжелые п-приборы на с-стенды п-поднимаю.

— Кашляете?

— Немного.

— Голова болит?

— Н-не сильно.

Он-не просил подержать его еще дома, и поэтому мне не хотелось его выписывать? Да и чем я могу выразить свою — симпатию? Только продлением больничного.

— Разденьтесь, пожалуйста, Степан Михайлович, я вас послушаю.

Шум в коридоре усилился, открылась дверь, дамские каблучки простучали за простыней. Пришла коллега Муравлева. Вслед за ней вошли сразу несколько больных, слушать стало трудно. Насколько я мог разобрать, сердце звучало хорошо. Да ничего и не должно было выслушиваться: боли-то невротические. В легких тоже чисто. Я заглянул в бюллетень: Добин не работал уже пять дней.

Своей властью участковый может освободить от работы на шесть дней, если надо дольше — срок должна продлить ВКК. На русский это переводится как Врачебная Консультационная Комиссия. Основной показатель поликлиники (среди пропасти других!) — средняя длительность заболевания. Чем меньше длительность, тем лучше работа поликлиники в глазах горздрава.

Мы с моей заведующей Штурман, дамой толстой и добродушной, сработались хорошо: я в двух словах записываю в карточке, почему надо продлить лечение, и она ставит штамп ВКК. Так что я сам себе хозяин, просто стараюсь не злоупотреблять доверием — посылаю на ВКК в день не больше десяти-двенадцати карточек.

Так вот, другого я в таком состоянии без разговора выписал бы, но Добина я твердо решил долечить как следует.

— Придется вам еще три дня отдохнуть, Степан Михайлович.

— Это х-хорошо. Я еще не т-такой, как в-всегда. Д-да, еще не т-такой.

Чтобы Штурман не огорчалась, написал в карточке: «В легких жесткое дыхание с бронхиальным оттенком».

— До свидания, Степан Михайлович, приходите в субботу.

— До свидания.

Он улыбнулся, показав огромные зубы. Мне хотелось пожать его волосатую лапу, но доктора на приеме не жмут руки больным — негигиенично, что ли?

— Следующий к Бельцову!

Головная боль, ломота в теле, насморк, кашель — грипп.

Тетрациклин, микстура, эфедрин, бюллетень.

Болит голова, ломит спину, кашель, насморк — грипп.

— Следующий к Бельцову!

С независимым видом вошел высокий парень. Худой, прямо жердь, а не парень. Обычно у больных в лице ожидание, а этот весь в нетерпении и смотрит отчужденно: дескать, не по делу я.

— Садитесь. Фамилия ваша?

Я потянулся к стопе карточек.

— Чего там садиться! Мне только медкарту подписать. Для вербовки. Поляков я.

Таким я обычно подписываю без осмотра: и они довольны, и я время экономлю. Для порядка загляну в карточку — и до свиданья.

— Так-так… И куда едете? Надолго? — Я расспрашивал благодушно, рассеянно, просто чтобы не молчать, пока карточку листаю. Да и интересно все-таки, куда люди ездят, тем более мне самому через год распределяться.

— Да на Сахалин завербовался. Кооператив строю. Вот так квартира нужна!

Формалистом я не хотел показаться. Но все-таки два раза плевритом болел человек и лимфоциты в крови все время увеличены.