Долгие беседы в ожидании счастливой смерти - [27]

Удивительно ли то, что однажды Сорокин напечатал в одном из дореволюционных журналов некролог в связи со своей мнимой смертью?

…Какие выводы делает й, выслушав заинтриговавший его рассказ?

Сначала задает вопрос:

— Скажите, не был ли Сорокин сумасшедшим?

— Нет! Он был всего лишь эксцентричен. Но ведь эксцентричны многие люди. Сорокин же был по-своему очень рассудителен и даже прозорлив. Так во всяком случае считали те его современники (например, Горький), которые ценили творчество Антона Семеновича и его общественные начинания.

— Мне кажется, вы говорите о родном мне человеке!

й волнуют подробности: можно ли было что-то купить на те деньги, которые Сорокин напечатал во время гражданской войны; как выглядела издаваемая им «Газета для курящих»…

— Значит, на купюрах стояла подпись самого Сорокина? Действительно, он никого не обманывал! Вы говорите, что газета печаталась на особой бумаге — из нее легко было свертывать самокрутки? Это тоже на редкость логично!

Но главный вопрос й, понятно, о другом:

— Вы не помните — о чем именно писал Антон Сорокин в собственном некрологе?

— Нет, не помню. Может быть, о том, что всегда выступал против притеснения царской властью киргизов. Или о том, что потратил немало сил, предупреждая человечество о грядущих ужасах Первой мировой войны. Или о том, как устраивал публичные скандалы Колчаку…

— Что ж, — вздыхает й, — я опять убеждаюсь: это самое резонное — самому написать свой некролог! Кому же лучше известны и твои слабости как писателя, и твои сильные стороны! К сожалению, в свое время я сумел набросать только пособие для тех, кто будет составлять мой некролог.

— ?!

— Вы эти строки, конечно, читали: мое первое письмо Асе.

— Некролог? Но ведь там вы — впервые — сформулировали свою литературную программу…

— А как же иначе? Думая о некрологе, гораздо легче жить. Ты отбрасываешь мелочи — вспоминаешь самое главное…Ту программу я, разумеется, выполнил!

_____________________

Итак, еще двадцать лет назад, думая о собственном некрологе, й решил рассказать в своих пьесах правду о евреях СССР, об их отношениях с неевреями — «дружбе, конфликтах, невидимой стене, которая их разделяет; о сюрреалистической действительности, что отравляет тем и другим души»; об антисемитской кампании против так называемых космополитов; о «глобальной ассимиляции евреев Советского Союза»; о двух последних днях руководителя Сопротивления в Вильнюсском гетто Ицика Витенберга…

Подарок дочери

«Может быть, это еврейский Бог позаботился снова обо мне. Дал шанс спасти душу. Однажды — с горечью и обидой на жизнь — я все же вернулся в «еврейский край». Тот, который когда-то спешно покинул.

Как это случилось? Знаете одну из теорий происхождения антисемитизма? Когда евреи далеко уходят от собственных корней, забывают о Боге, он посылает своему народу испытания.

Так вот, очередные невзгоды пришли ко мне перед отъездом Аси. В день премьеры запретили постановку моей пьесы «Пятеро за одним столом».

Удар для меня был страшный. А причина очевидной, хорошо понятной всем. Хотя, кажется, ни один человек не вымолвил слово, которое с таким скрежетом произносили советские пропагандисты — Израиль.

Это было на самом пороге семидесятых. Тысячи советских евреев уезжали, как стали выражаться именно тогда, на свою историческую родину. В Литве это началось чуть раньше, чем в других местах. И власти не всегда знали, как реагировать. Одних выпускали быстро, другие годами томились «в отказе». Устраивали пикеты у здания ЦК партии, голодали…Я отвлекся от главной нити своего рассказа? История эта, по-моему, достойна того, чтобы чуть задержаться.

Между прочим, все началось и развивалось, как детектив.

Я сразу — еще только заканчивал пьесу — почувствовал: драму, где на первой странице стоит еврейское имя автора, поставить будет трудно. А может — невозможно. У театра возникнут сомнения. «Инстанции» обязательно зададут вопрос: уезжает ли и этот автор?

Я долго не решался предложить пьесу какому-нибудь театру. Неожиданно пришла мысль, которую сначала отбросил. (Какая же это литературщина, — думал я). Однако потом поступил именно так! Да, я послал свою пьесу в театр Вильнюсского университета, но главное — послал анонимно. Так часто делали сочинители в старину. Я хотел, чтобы режиссер оценил мое произведение без предвзятости — не задумываясь о том, какие хлопоты может доставить ему драматург-еврей.

Я доверил свое детище почте. И стал ждать.

Проходит одна неделя. Еще одна. Еще… Я по-прежнему жду, не зная, что делать. В это время моя дочь подала свои документы в ОВИР.

Жду. Надеюсь: скоро как-то разрядится обстановка. Стихнет антиизраильская кампания. Наконец, решаю послать кого-то из знакомых на «разведку» в театр.

И тут в один прекрасный день вижу в университетской газете сообщение (заметка эта и сейчас хранится где-то в моем архиве). Руководитель театра режиссер Лимантас пишет: к ним поступила интересная пьеса; к сожалению, автор не указал свое имя; что ж, театр так и поставит эту вещь — на афише будет стоять только ее название.

Я обрадовался? Разумеется. Тем не менее… Решил ждать еще. Пьеса нравится театру? Хорошо, пусть начинают репетиции без меня.