Долгая ночь - [14]

— Смотрите, Шалва Ахалцихели!

— Да, а вон Иванэ Ахалцихели рядом с ним.

— Ну как же, они ведь двоюродные братья жениха.

— А вот и жених.

— Правду говорили про невесту.

— Ну-ка я погляжу.

Головы тянулись вверх одна возле другой, каждый старался приподняться повыше, чтобы взглянуть на шествие. Ваче тоже увидел и жениха и невесту. Но больше он уж не видел ничего, в глазах потемнело, ноги странно обмякли, и все повернулось наоборот — небо туда, где земля и шествие, а шествие на место неба. Потом сквозь темноту и сон послышались голоса:

— Как будто очнулся.

— Веки дрогнули, сейчас откроет глаза.

Сердобольные люди прыскали на Ваче водой и подставляли под нос какое-то пахучее лекарство.

— Наверно, это от голода. Видишь, какой он худой.

— Наверно, от нужды.

— Пойду принесу ему вина и хлеба.

Ваче действительно открыл глаза и даже сел на тахте. Оказывается, его перенесли в тихую прохладную комнату в торговых рядах. На еду не хотелось и смотреть. Отодвинув тарелку, поднялся на ноги.

— Отдохни еще, поешь и полежи, — говорили ему. — Где ты живешь, мы проводим тебя до дому.

Но Ваче сердечно поблагодарил добрых людей и вышел на улицу. Он не знал, куда ему идти, но пришел почему-то к Куре. Только увидев накатывающиеся одна на другую тяжелые волны бурной реки, Ваче догадался, зачем он сюда пришел. Голова все еще кружилась. Может быть, теперь она кружилась от высоты, потому что Ваче стоял на мосту. Он глядел вниз на текучую воду. В глазах пестрило, волны перепутывались, разбегались, мерцали, и сквозь них, там, глубоко внизу, прорисовывался образ все той же Цаго, юной девушки из Ахалдабы, подружки детства, жены блистательного вельможи.

Проклятая книга Торели! Разрисовал. Вложил душу. Выходит, что приготовил приданое для Цаго. Наверно, счастливый муж положит эту книгу около супружеского ложа и будет самодовольно листать ее и читать вслух прильнувшей и обвившей его руками жене. От счастья и ласки Цаго смежит глаза и даже не взглянет на рисунки, и даже не вспомнит бедного влюбленного юношу, который ни в мечтах, ни во сне не мог бы представить себе такого счастья, а оно ни с того ни с сего, запросто досталось Торели.

Да и мог ли Ваче мечтать? Что у него есть — богатство, имя, положение при дворе? Неотесанный деревенский парень, он вырос в нужде и сиротстве, и никто не мог бы понять это лучше, чем Цаго, потому что и сама она сирота, и сама росла в такой же нужде. Но, дочь азнаури, она, конечно, мечтала и о богатстве и о блеске двора, и, конечно, эта ее мечта никаким образом не могла связываться с Ваче, с таким же бедняком, как она сама.

А если это так, если Ваче не мог и теперь уж не сможет никогда даже мечтать о милой Цаго, какой же смысл в том, что жизнь будет продолжаться и дальше? Зачем ночами бить молотом по железу в раскаленной кузнице? Зачем ему все искусства, и свое и чужое, зачем ему далекий берег успеха, если, доплывя до него, он не увидит там милой и желанной Цаго? Там тоже пусто, зачем же туда стремиться, пробиваясь сквозь все лишения жизни?

Ваче зажмурился, оперся о перила моста, чтобы перекинуть через них свое тело, и вдруг услышал издали крик о помощи. Он открыл глаза и увидел, что река несет барахтающегося, кричащего мальчика. Волны то перекатывались через ребенка, накрывая его с головой, то выносили кверху, то поворачивали на одном месте, как щепку. По берегу реки с воплями бежали женщины, они тоже звали на помощь.

Ваче прыгнул. Водоворот закрутил его, потянул вниз, но юноша рванулся, начал грести, рассек встречную волну и, борясь с течением, поплыл. Впрочем, плыть далеко было не нужно. Кура сама принесла к нему обмякшего, переставшего барахтаться мальчика. Ваче действовал бессознательно, он сильно оттолкнул ребенка к берегу, чтобы вышибить его из главной речной струи, схватил за волосы, приподнял голову над водой. В мире не было ничего, кроме несущейся ледяной воды, ребенка и стремления прибиться к берегу. Только ощутив ногами дно, Ваче как бы очнулся, и ему показалось, что на берегу собрался весь город. Женщина с протянутыми вперед руками пошла навстречу, словно не замечая реки, и вошла по колени в воду. Другие тоже хлынули с берега в Куру. Ребенка сначала потрясли вверх ногами, потом начали растирать, бить по щекам, пока не привели в чувство. Растолкав сгрудившихся людей, над ребенком склонился отец. Ребенок открыл глаза, узнал родителей и заплакал. Отец бросился на землю, обнял ноги Ваче, так что юноша насилу оторвал его и насилу поднял. Тогда отец стал обнимать и целовать Ваче, словно сам Ваче был его только что спасенным сыном.

Отец спасенного оказался купцом, и не просто купцом, но большим человеком, приближенным ко двору, едва ли не богатейшим человеком в Грузии. Звали его Шио.

Жизнь Шио прошла в вечных странствиях с караванами из города в город, из государства в государство. Поэтому женился он поздно. Тем более дорог ему был его единственный сын. Велико было бы горе купца, если бы единственный ребенок, единственный наследник торгового дела и богатства, утонул в Куре. Велика оказалась его радость, когда он увидел мальчика спасенным, пришедшим в сознание, живым. Всех, кто оказался на берегу, Шио пригласил в дом, приказал накрыть столы.