Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом - [6]

Моя мать являлась хозяйкой в трех хижинах в Цгуну, которые, насколько я помню, всегда были заполнены младенцами и детьми моих родственников. В целом, в детстве я практически никогда не оставался один. Согласно африканским традициям, сыновья и дочери чьих-либо теть или дядей считаются родными братьями и сестрами, а не двоюродными. Мы не проводим таких различий, как это практикуют белые. У нас нет сводных братьев или сводных сестер. Сестра моей матери – это моя мать, сын моего дяди – это мой брат, а ребенок моего брата – это мой сын или моя дочь.

Из трех хижин моей матери одна использовалась для приготовления пищи, другая – для сна и третья – для хранения разных вещей. В хижине, в которой мы спали, не было мебели в западном понимании этого слова. Мы спали на циновках и сидели там просто на земле. Что существуют подушки, я узнал, лишь когда переехал к своему дяде в Мэкезвени. Моя мать готовила еду в трехногой железной кастрюле на открытом огне в центре хижины или же снаружи, рядом с жилищем. Все, что мы ели, мы выращивали или добывали сами. Моя мать сажала и затем собирала с полей маис, когда его зерна были уже твердыми и сухими. Он хранился в мешках или в специальных ямах, вырытых в земле. Для приготовления блюд из него женщины использовали различные методы. Они могли размолоть зерна между двумя камнями, чтобы сделать хлеб, или сначала отварить маис, чтобы затем получить umphothulo (мука из маиса, которую едят с кислым молоком) или umngqusho (маисовая каша, либо как она есть, либо смешанная с бобами). В отличие от мучных продуктов, которых иногда не хватало, молока от наших коров и коз всегда было достаточно.

С раннего возраста я проводил бо́льшую часть своего свободного времени в вельде, играя или дерясь с другими мальчиками деревни. Если мальчишка оставался дома, то его считали неженкой, привязанным к переднику матери, маменькиным сынком. По ночам я делил с приятелями свою еду и одеяло. Мне было не больше пяти лет, когда я стал пастухом и присматривал за овцами и телятами. Я обнаружил почти мистическую привязанность народа коса к скоту не только как к источнику пищи и благосостояния, но и как к Божьему благословению и источнику счастья. Именно во время выпаса скота в полях я научился сбивать птиц из рогатки, собирать дикий мед, ягоды и съедобные коренья, пить теплое, сладкое молоко прямо из вымени коровы, плавать в прозрачных, холодных ручьях и ловить рыбу бечевкой с заостренной проволокой. Я научился драться на палках – крайне необходимое умение для любого сельского африканского мальчика – и стал весьма искусным в технике парирования ударов, обманных выпадов, организации неотразимых атак и стремительного бегства от противника со всех ног. С этих дней я навсегда полюбил вельд, бесконечные просторы, простую красоту природы, чистую линию горизонта.

Мы, мальчишки, были полностью предоставлены самим себе. Мы играли тем, что делали сами, своими собственными руками. Мы лепили из глины различных животных и птиц, сооружали из веток дровни, в которые запрягали волов. Нашей игровой площадкой была сама природа. Холмы рядом с деревней были усеяны крутыми гладкими скалами, которые мы превращали в наши собственные американские горки. Мы усаживались на плоские камни и скользили вниз по их поверхности, пока наши ягодицы не начинало саднить. Зачастую после этого мы едва могли пользоваться своим мягким местом. Я научился ездить верхом на годовалых телятах. Я смог успешно освоить это искусство, хотя в ходе обучения меня неоднократно без всякого сожаления сбрасывали наземь.

Однажды мне преподал жестокий урок непослушный осел. Мы с мальчишками по очереди взбирались на него, и, когда настала моя очередь, я вскочил ему на спину – а тот вдруг бросился в ближайший куст терновника. Осел наклонил голову, пытаясь сбросить меня, что он в конечном итоге и сделал, но прежде шипы куста в кровь расцарапали мне все лицо. Я был опозорен перед своими друзьями. Как и жители Востока, африканцы обладают обостренным чувством собственного достоинства и больше всего страшатся того, что китайцы называют «потерять лицо». В тот раз я потерял лицо перед своими приятелями. Тем не менее я извлек полезный для себя урок из того прискорбного случая: я понял, что заставить человека неоправданно страдать от каких-либо жестоких обстоятельств судьбы – это значит унизить его. Даже в том юном возрасте я уяснил для себя, что можно (и следует) побеждать своих противников, не унижая их при этом.

Обычно мальчики играли только между собой, но иногда мы позволяли нашим сестрам присоединиться к нам. Мальчики и девочки играли вместе в такие игры, как ndize (прятки) и icekwa (салочки). Но больше всего мне нравилось играть с девочками в игру, которую мы называли khetha, или «выбери-кто-тебе-нравится». Это была не столько организованная игра, сколько импровизированное развлечение. Мы подходили к группе девочек нашего возраста и требовали, чтобы каждая из них публично выбрала мальчика, который ей нравится. Правила игры диктовали, чтобы выбор девочки всеми строго уважался. Как только она выбирала своего фаворита, у нее было право свободно гулять в сопровождении того счастливчика, который ей нравился. Но девочки были гораздо сообразительнее нас, глупых парней, и часто, посовещавшись между собой, они по сговору все вместе выбирали одного мальчика (обычно это был самый простецкий, ничем не выдающийся среди остальных парнишка), а затем дразнили его.