Доктора флота - [32]

Рядом с Алексеем в накинутой на плечи кофточке стояла девушка. Видимо, она только что подошла. Перед нею на гранитном парапете лежал школьный учебник химии.

— Позор в такую ночь учить химию, — сказал Алексей.

— А что делать, если послезавтра выпускной экзамен… Алеша?

Теперь и Алексею показалось, что ему знакомо это лицо — не очень высокий лоб, черные брови едва не срослись над переносицей, из-под них смотрят внимательно и чуть насмешливо широко расставленные глаза, полные губы. И голос низкий, цыганский, похожий на голос Изабеллы Юрьевой. Но откуда? И вдруг вспомнил: да, конечно же, темная ночь в Лисьем Носу, севшая на мель яхта, профессор Якимов и его дочь Лина.

— Я вас сразу узнала, — весело сказала Лина. — Смотрю, стоит рядом и не признается. Только курит и вздыхает. Как моя бабушка. — Было заметно, что встрече с ним она рада. — Мы с отцом умудрились еще раз сесть на мель, и он сокрушался, что нет рядом вас. Главный яхтсмен в нашей семье Геннадий. Но сейчас его нет — он учится в авиационном училище… — внезапно она умолкла на полуслове и стала смотреть в книгу. — Аль-де-гид, — медленно, нараспев проговорила Лина. — Правда, это слово больше подходит для имени герцога, графа, чем названию химического соединения? Вы никогда не замечали, Алеша, как часто смысл слов не соответствует их звучанию?

— Этого я не замечал. Но помню рассказ маминой подруги, учительницы французского языка, что некоторые выражения, которые по-русски звучат грубо, по-французски очень красивы. Например, «кузькина мать» по-французски — «ламер дю Кюзьма».

Лина рассмеялась.

— Действительно смешно. А вы знаете французский, Алеша?

— Что вы. Немецкий и тот совсем худо.

Алексей посмотрел на часы. Нужно было спешить.

— Если опоздаю, может здорово влететь, — объяснил он, прощаясь. — Счастливо!

Только на площадке трамвая он вспомнил, что впопыхах опять не записал ее адреса.

В этот же вечер Миша Зайцев повел Пашку на именины. За последние несколько месяцев Миша стал у Черняевых едва ли не своим человеком. Приходил, когда хотел, брал книги, пил чай, рассказывал девчонкам смешные истории из жизни курса. Сегодня у Нины и Зины был день рождения. Они давно пригласили Мишу, сказали: если у тебя есть хороший друг, можешь прийти с ним.

Сначала Миша хотел идти один. Алексей был в увольнении. Васятка, как всегда, сидел в бойлерной, обалдевший от занятий. Да и не подходил он для этого визита со своими словечками, любимым ругательством «а чтоб те язвило», вопросами «чо?». А к Пашке до сих пор сохранилась неприязнь из-за его шуточек с пирожными и бюстгальтером, но, подумав, все же позвал. Пашка согласился без колебаний. Чего, спрашивается, не пойти? Здесь же на территории, увольнительной не надо, только предупреди дежурного по роте. Время провели неплохо. Выпили бутылку портвейна, потом девочки по очереди играли на пианино, а Пашка пел. Надо отдать ему должное — он понимал, где находится, и репертуар подбирал соответствующий. Никаких блатных песен, одна классика. Сначала спел «Средь шумного бала», потом романс на слова Блока:

Жизнь давно сожжена и рассказана,

Только первая снится любовь,

Как бесценный ларец перевязана,

Накрест лентою алой, как кровь.

Девчонки были в восторге, смотрели на Пашку, как на Лемешева, и наперебой просили:

— Спойте, Паша, пожалуйста, еще. Ну, пожалуйста.

Было очевидно, что Пашка с его внешностью, обезоруживающей улыбкой, про которую Юрка Гурович сказал, что с ней можно пить чай внакладку — одна улыбка на стакан, и голосом за один вечер покорил их, и они влюбились в него, как кошки. Потом играли в фанты, в испорченный телефон. Ушли, чтобы поспеть к отбою. Девочки настойчиво приглашали приходить еще.

На улице Пашка сказал неожиданно:

— Богатая квартира. Валентину было бы дело, — загадочно усмехнулся, сплюнул. — А девки барахло. Кисейные барышни. Мне такие, как Помидора, больше нравятся.

— Кто это — Помидора? — поинтересовался Миша.

— Много будешь знать, Бластопор, скоро состаришься, — ответил Пашка и умолк.

Бластопор — это отверстие, соединяющее полость зародыша животного с окружающей средой. Об этом рассказывал преподаватель на занятиях по биологии. Мишу так прозвал Пашка за большой рот. Пашка кажется Мише человеком сложным, непонятным. В нем удивительно сочетаются жестокость и хитрость с доверчивостью и откровенностью. Недавно он рассказал Мише, что у них в роду все мужчины слепые.

— Понимаешь, сначала дед ослеп. Потом, мама рассказывала, отец стал терять зрение. Носил очки с толстыми стеклами. Я тоже за глаза боюсь, — признался он. — Все вывески издалека читаю, нарочно выбираю мелкий шрифт, чтобы вовремя обнаружить.

Миша сказал ему:

— Странный ты человек, Паша. Иногда видеть тебя не могу, ненавижу просто, иногда все забываю, считаю своим товарищем.

Пашка засмеялся.

— Это как же понимать, Бластопор? Приплюсовать мне или вычесть?

В воскресенье подъем на час позже. Утренней зарядки нет. Никто не проверяет, как курсанты вскакивают после дудки. Можно немного понежиться под одеялом. А затем все идет, как обычно: заправка коек, умывание, утренний осмотр, завтрак.

Сегодня по распорядку с десяти до половины двенадцатого воскресная прогулка. На правом фланге во дворе построился оркестр, за ним повзводно обе роты в форме «три» без оружия. Впереди каждого взвода шеренга младших сержантов с серебряными дудками на груди. Оркестр грянул марш. Курс вышел на Загородный проспект к Витебскому вокзалу, свернул налево на улицу Дзержинского и пошел по ней до самого Адмиралтейства. Идти хорошо. День великолепный, настроение тоже. Летняя сессия позади. Впереди первый курсантский отпуск, встреча с родными, одноклассниками. Целый месяц полной свободы, без команд, окриков младших командиров, нарядов, построений, придирчивых осмотров перед увольнением. Неужели это все когда-нибудь было и снова повторится через какие-нибудь десять дней? Вдоль тротуаров сплошной стеной стояли любопытные. Некоторые курсанты успевали обменяться быстрыми взглядами с девчонками, а наиболее разбитные, вроде Пашки, даже подмигнуть и сделать неопределенный жест рукой. Миша Зайцев завидует им. С девушками он робок и нерешителен.