Доктор Захарьин. Pro et contra - [19]
По окончании лекции профессор завтракал, после чего снова отправлялся на обход с ординатором или студентом-куратором. Затем, отпустив сотрудников и студентов, он ещё раз заходил в палаты к отдельным больным. Этот распорядок не менялся даже в такие большие праздники, как первый день Рождества или Пасхи.
Помимо исполнения своих основных обязанностей, Захарьин, реализуя поручение медицинского факультета, в 1864 и 1865 годах читал врачебную диагностику студентам третьего курса за ежегодное вознаграждение в сумме 200 рублей.[109] В качестве действительного члена Физико-медицинского общества он присутствовал на всех его заседаниях и в 1865 году выступал «с рассуждением о признаках, по коим с большей или меньшей вероятностью можно отличить возвратную горячку от тифа». Его биографы не заметили, однако, что за несколько месяцев до того, как Захарьин обратил внимание на «возвратную горячку», Боткин уже опубликовал свои сообщения на ту же тему в медицинских изданиях Петербурга, а потом и Вены. Впрочем, Захарьин немного позднее превратил свой доклад в статью «О возвратной лихорадке» и напечатал её в медицинских журналах Москвы и Вены.[110]
При столь уплотнённом графике трудовых будней готовность Захарьина снять с себя хоть толику ответственности выглядела вполне естественной. Надо было только придать этому невысказанному желанию форму давно назревшей необходимости, а именно безусловной потребности медицинского факультета в создании двух специализированных клиник – детской и урологической. Неясно только, сам ли Захарьин выступил с такой инициативой, или это сделал директор факультетской хирургической клиники Басов, или оба вместе. Так или иначе, но Совет университета, а за ним и министр народного просвещения оное предложение одобрили, и 25 февраля 1866 года на Рождественке открылись детское отделение на 11 кроватей и клиника болезней мочевых и половых органов тоже на 11 кроватей. Первым заведующим детской клиникой назначили одного из верных друзей Захарьина доцента Тольского.[111] Коечный фонд не только терапевтической, но и хирургической факультетской клиники сократился при этом с 60 до 50 кроватей.
К тому времени политические взгляды Захарьина сложились окончательно: он стал убеждённым и безусловным поклонником Каткова – редактора газеты «Московские Ведомости». Отстаивая принципы абсолютизма, централизма и национализма, Катков заслужил в консервативных кругах репутацию «государственного деятеля без государственной должности» и ревностного противника «так называемого правового порядка».[112]
Либеральная часть общества отзывалась о нем иначе: «это узкий фанатик, буйный помешанный, преисполненный тщеславия и опьянённый влиянием, которое ему предоставлено»; проповедник культа власти «как самодовлеющей цели»; публицист, печатающий в своей «лейб-газете» всякую «лейб-агитацию» и «возводящий, с одной стороны, произвол, а с другой – рабскую покорность в теорию». Особенно жёстко высказывался о Каткове историк, юрист и философ Чичерин: «Вместо того, чтобы высоко держать благородное знамя, завещанное предшественниками, он отбросил всякие нравственные требования и даже всякие литературные приличия. Он русских писателей и русскую публику приучил к бесстыдной лжи, к площадной брани, к презрению всего человечества. Он явил развращающий пример журналиста, который, злоупотребляя своим образованием и талантом, посредством наглости и лести достигает невиданного успеха». Редактор «Московских Ведомостей» однажды обозвал кого-то из своих оппонентов «мошенником пера и разбойником печати», после чего это определение прочно прилепилось к нему самому. В период Великих реформ он выступал фактически в роли идеолога и вдохновителя контрреформ. Как писал впоследствии обер-прокурор Святейшего Синода Победоносцев императору Александру III, Катков «стал предметом фанатической ненависти у всех врагов порядка и предметом поклонения, авторитетом у многих русских людей, стремящихся к водворению порядка».[113]
3.2. Университетские клиники на Рождественке (1880-е годы).
С 1863 года, когда в связи с польским восстанием печатная продукция Каткова приобрела крайне шовинистический характер, у Захарьина наладились самые доброжелательные отношения с редакцией «Московских Ведомостей». Непоколебимые консервативные воззрения убеждённого монархиста Каткова, слывшего некогда умеренным либералом, чрезвычайно импонировали Захарьину. Он внимательно читал все передовые статьи Каткова, находил в них «недосягаемый идеал» публицистики, помнил «наиболее выдающиеся из них и даже приводил из них на память целые цитаты».[114] Почему преклонялся он перед человеком, которого порядочные люди именовали обычно подлецом и доносчиком, Герцен считал «полицейским содержателем публичного места в Москве», а бескомпромиссные антисемиты вроде историка Иловайского упрекали в симпатиях к отдельным представителям «еврейской эксплуатации», объяснялось ли это карьерными соображениями и надеждой на покровительство «первого патриотического журналиста» или было связано с особенностями воспитания и мировоззрения Захарьина, не имело в сущности никакого значения.
