Доктор Великанов размышляет и действует - [31]

Едва выслушав доктора Великанова, Санька-Телефон проявил такую готовность немедленно действовать, что доктору стоило большого труда удержать его и проверить, насколько он понял поручение.

В сарай доктор Великанов вернулся вовремя, к приходу Дрихеля.

— Зафтра путет вешалка. Штоп пыл котоф! — грозно заявил ефрейтор.

…Василий Степанович пришел поздно, близко к тому времени, когда хождение по селу запрещалось под угрозой расстрела. Пришел запыхавшийся и возбужденный.

— Ну, как? — спросил его доктор.

— В порядке! — коротко ответил Василий Степанович и перевел дух. — Было бы делов, если бы ты Саньку не метнул. Все бы, как есть, под Дуванкой остались, совсем идти туда решили.

— Кто решил? — с притворной наивностью спросил доктор.

— Кто? Наши, понятно!

— Партизаны?

— А то кто же? Ведь и тебе давно уже кличка дана.

— Какая? — заинтересовался доктор.

— Не сказать, чтобы ласковая…

— Все-таки?

— Перец.

Доктора Великанова так и подбросило.

— Перец? Почему «Перец»?

— Да уж так, понравилось…

— Не понимаю, почему все-таки «Перец»?

— Есть люди, которые из города — и тебя помнят. Поэтому и «Перец»…

Помолчав немного, Василий Степанович посерьезнел и, понизив голос, проговорил:

— Еще одна новость есть. Яшку Черезова нынче заочно судили.

— Какой же приговор вынесли?

— Окончательный: всенародное повешение. Все, как один, решили, другого мнения не было.

Домой наши друзья пришли хотя и изрядно усталые, но в бодром настроении (кстати, заметил ли читатель, что доктор Великанов и Василий Степанович окончательно перешли на «ты»). Встретила их Ульяна Ивановна не совсем обычно. Ее смущенный и немного торжественный вид предвещал какое-то весьма серьезное объяснение.

Для этого Ульяна Ивановна выбрала время после ухода Василия Степановича, когда доктор Великанов растянулся на своей постели.

— Арсений Васильевич, вы ничего не знаете? — таинственно и осторожно начала она.

— Нет, кое-что знаю, Ульяна Ивановна.

Такой ответ озадачил было сестру-хозяйку, но, основательно рассудив, что доктор Великанов шутит, она продолжала:

— Я знаю, что вы много чего знаете, а вот того, что я вам скажу, вы не знаете.

Заинтересовав доктора таким вступлением, она выпалила:

— Помните, когда мы с Мазепой мучились, вы говорили, что никогда больше никакой скотины держать не будете?

— Помню.

— Так я вам купила.

— Мазепу? — изумился доктор.

Собравшись с духом, Ульяна Ивановна докончила:

— Козу дойную купила. Две простыни и пару наволок за нее отдала.

— Козу?!

— Дойную. Три литра дает. Сенца сама заготовлю, а уж сыты будете — вот так!

И, проведя ладонью по губам, Ульяна Ивановна показала, как будет сыт доктор.

— Коров и овец немцы очень беспокоят, кур хоть совсем не заводи, а коз — ничего, пока не трогают, — обосновывала Ульяна Ивановна свой поступок.

Обдумав сообщение Ульяны Ивановны, доктор спокойно сказал:

— Мне кажется, вы поступили очень мудро, Ульяна Ивановна.

Такая оценка ободрила сестру-хозяйку, и она ощутила потребность рассказать доктору некоторые подробности.

— А страху-то я натерпелась ныне! Купила, веду ее, а навстречу все немцы, все немцы. Так и думаю — отберут сейчас. Но ничего, не тронули… Уж и насмотрелась я их сегодня. В жизни столько немцев не видела.

Приход Василия Степановича прервал рассказ словоохотливой Ульяны Ивановны. Подойдя к доктору, он весело шепнул:

— Ночью наши в село придут…

В два часа ночи село проснулось от треска выстрелов и взрывов ручных гранат. Впрочем, шум боя продолжался недолго. Остаток ночи прошел в тревожном молчании.

На утро, когда немцы подвели итоги ночных событий, они не досчитались сорока человек, в том числе длинного эсэсовца. Автобус, на котором они приехали, был добросовестно взорван противотанковой гранатой. Что касается приговоренных к казни колхозников и учительницы — они исчезли.

Автор замечательного дневника «Путь одного немецкого героя» — господин Ренке уцелел. Разумеется, это обстоятельство он, не колеблясь, отнес к разряду самых приятных неожиданностей. Но дело объяснялось проще — категорическим распоряжением командира партизанского отряда «Красная стрела» Дяди Миши, запретившего трогать коменданта.

В распоряжении этом было много здравого смысла.

— Ребята, — сказал он. — Шкоду не бейте. Только в крайнем случае, если сам просить будет. Тогда разрешаю.

— Нашел кого жалеть! — сердито бросил партизан Дуб, суровый и очень сильный старик, отличавшийся особой непримиримостью к немцам.

— Могу объяснить, — ответил Дядя Миша. — Шкода от нас не уйдет, а второго такого в Большие Поляны могут не назначить, и от этого расстроится наша разведка. Понял, товарищ Дуб?

Вот почему самая крупная из ожидавших Густава Ренке неожиданных неприятностей была на некоторое время отсрочена.

Пролежав часа четыре под кроватью, комендант села Большие Поляны, наконец, осмелился вылезти и начал действовать. Первой его заботой было установить связь с начальством и свалить ответственность за происшедшее на начальника карательной экспедиции. Мало того, из представленного обер-лейтенантом доклада явствовало, что в Больших Полянах царит полный порядок и что партизанский отряд появился из другого района. Это, разумеется, ничуть не мешало Ренке требовать немедленной присылки новой карательной экспедиции. Доказывая, вопреки здравому смыслу, что в Больших Полянах спокойно, Густав Ренке исходил из весьма несложных соображений: как ни опасно было сидеть в оккупированном селе, но он по опыту знал, что на передовых позициях куда опаснее, и попасть туда ему не улыбалось. Поэтому он и стремился показать себя образцовым комендантом.