Доктор Сергеев - [39]

Бушуев ходил с Костей по палатам и важно, как профессор, показывал ему больных.

Пулеметчик Евдокимов, раненный осколком мины в голову, казался не только Косте, но и Соколову, и Трофимову, и всем другим врачам безнадежно больным. Костя хорошо помнил эту рану: она поразила его своей трагичностью. Осколок раздробил часть правой лобной кости и всю височную кость, проник в мозговую массу и раздробил вещество головного мозга, в частности — участок правой височной доли. Раненый, несмотря на плотную повязку, сделанную на поле боя санитарным инструктором, истекал кровью. Вместе с ней отходили частицы поврежденного мозга. Эвакуация больных задерживалась. Соколов сделал операцию. Он тщательно очистил края раны, удалил костные осколки, частицы раздробленной части мозга и обрывки ткани и густо засыпал рану порошком белого стрептоцида. Потом в течение целых суток, пока Евдокимова не отправили дальше, он внимательно следил за ним. Больной бредил, и бред его был необычен. Он почти не переставал петь и пел полным голосом, лишь изредка устало затихая и мурлыкая что-то под нос. Костя знал, что характер этого бреда связан с резким раздражением именно правой височной области, которая хранит звуковую, даже именно музыкальную память. Костя с глубочайшим интересом наблюдал за Евдокимовым.

Сейчас раздражение исчезло, Евдокимов был в полном сознании, больше не пел, разговаривал с соседями, просил курить и только изредка жаловался на боль в голове, мешающую ему, по его словам, «серьезно думать».

Второй больной, почти с такой же раной, как у Евдокимова, был боец Рагозин.

— Раньше такие больные безусловно погибали, — говорил Соколов.

— А теперь безусловно должны поправляться! — добавлял Сергеев.

И сейчас он вспоминал, как Соколов широко раскрыл входное и выходное отверстия, удалил осколки, а затем, старательно промыв дезинфицирующими растворами свищевой ход, засыпал его стрептоцидом. На следующий день, так как Рагозин не приходил в себя, Сергеев щедро поил его теми же чудодейственными сульфамидами.

И вот сейчас, на одиннадцатый день после ранения, Рагозин, хоть и слабым голосом, хоть и прерывисто и глухо, но сообщил Сергееву свою фамилию, имя, отчество и назвал военную часть.

Сергеев тогда дивился высокому искусству Соколова, с такою великолепной техникой выполнявшего сложные операции, которые, казалось бы, под стать только крупному нейрохирургу в специальной клинике. А ведь Соколов по своей должности в мирное время всего только рядовой заведующий хирургическим отделением обыкновенной городской больницы на периферии. Костя испытывал чувства благодарности и уважения за те прекрасные уроки тончайшей хирургии, которые он получил и получает у такого превосходного врача и учителя.

Костя вспоминал сейчас, как долго он не мог решиться на полостную операцию, как мучительно сомневался в своих возможностях хирурга и как однажды решился только потому, что рядом стоял Соколов и обычным тихим голосом сказал: «Не волнуйтесь, делайте». Операций было так много, нужда в хирургических руках так велика, что задумываться не приходилось, работать надо было бесперебойно и во что бы то ни стало, и он, незаметно для себя, стал заправским хирургом. Ведь нарастание опыта шло со скоростью в десятки, в сотни раз большей, нежели в мирной обстановке. Если в обыкновенной больнице или в клинике хирург делал две-три операции в операционный день — это составляло двадцать-тридцать случаев в месяц. При этом молодой врач делал самые легкие операции, не скоро получая полостные и добираясь до них очень постепенно и очень осторожно. Здесь же требовалось оперировать нередко с утра до вечера, а случалось, и круглые сутки, и при этом все, что ни приходилось, — выбирать не было возможности. И обстановка сплошь и рядом бывала такая, что, казалось, даже самая легкая операция в этих условиях технически невозможна. Нередко здесь все вопиюще противоречило требованиям не только асептики, но и простым правилам гигиены. Случалось делать операции не только в малоприспособленных, наскоро прибранных избах, не только в тоненьких, насквозь продуваемых палатках или в сырых, темных землянках, но и на открытом воздухе — в лесу, в поле и даже просто в развалившемся окопе или в канаве.

Размышляя сейчас об этом, Сергеев вдруг вспомнил, как Коля Трофимов, вынужденный обстоятельствами, сделал молодому командиру срочную трахеотомию в лесу под деревом. У больного вследствие ранения шеи образовался отек Трахеи. Он стал задыхаться. На лице его выступил пот, пульс сильно участился, нос и подбородок посинели, концы пальцев, особенно под ногтями, стали почти черны. Трофимов не стал дожидаться, пока принесут специальный троакар или трахсотом — медлить нельзя было ни минуты, — подложил под затылок больного обыкновенный камень, чтобы голова его запрокинулась назад, и простым скальпелем сделал прокол гортани. Трофимов был принужден из-за особой поспешности отказаться от применения анестезии и даже от остановки кровотечения. Все это он сделал уже после операции, когда больной через трубку свободно дышал, когда посинение исчезло и пульс установился.