Доктор Постников - [22]

– Кем ты сказал стать – доктором?! – вытаращив на Петра глаза, сказал рыжий стрелец. Остальные с не меньшим изумлением посмотрели на Петра.

Слово «доктор» в то время применялось исключительно к иноземным специалистам и означало высшую ступень в медицинской иерархии.

– А где, скажи на милость, у нас учат на доктора? – с некоторой издевкой поинтересовался рыжий здоровяк. – Уж не у этого ли жидовина, который перед нашим носом целый год махал свиной костью, говоря, что это кость отрубленной ноги вора Стеньки Разина…

– У нас на доктора нигде не учат, – произнес с видом большого знатока до того сидевший молча юный попик Кирилл. – На доктора учат только в Европе.

Все повернулись к нему.

– Там для этого есть университеты и профессора, которые и обучают школяров разным наукам – юридическим, богословским и лекарским, – сказал Кирилл как человек, знающий, о чем говорит. Несмотря на юный возраст Кирилла ему верили и не сомневались в его осведомленности.

– В Европе! – с придыханием произнес один из стрельцов, и в его голосе почувствовалось неподдельное удивление.

– А как се папатают в энту Эвропу, стопы на тохтура утица, – прошепелявил, как будто жевал кашу, хилый, лет тринадцати, а может и меньше, совсем еще мелкий паренек. Это был, видимо, стрелецкий сын, у которого передние верхние и нижние зубы отсутствовали, отчего понять его было совсем трудно.

– Это еще кто тут в Европу захотел? – насмешливо проговорил рыжий и, подойдя к юнцу, посмотрел на него в упор, как бы показывая тем самым, что он его едва видит. – Ты кто таков?

– Я Никитка Лыков, сын стрельца Артамона, – съежившись под злым взглядом рыжего, ответил мальчик.

– Гляньте-ка, братцы, на эту шепелявую козявку, в Эвропу захотел – на дохтура «утица»! – передразнивая паренька, сказал стрелец. – Ты сам-то себя слышал, таракан безусый, что ты произнес? Куды тебе шепелявому в Европу, в Европе и своих беззубых хватает, зачем им еще и московские? Ты лучше скажи, где зубы-то потерял, поди о мамкину титьку обломал, или бабка Марфа на полатях тебе их повыпердила? – Раздался взрыв смеха. – А ну-ка, малец, раззявь свою пасть! Но-но, еще кочевряжишься, а ну покажь, сколько у тебя зубков-то осталось? – И он, смеясь, просунул свой толстый палец в рот мальчишки.

Паренек от неожиданности замотал головой и стал смешно со свистом отплевываться. Чем опять вызвал дружный смех стрельцов. Затем, вывернувшись, он закрыл рот руками и покраснел, на глаза у него навернулись слезы.

– Гляньте-ка на него, нежный какой, покраснел, как боярыня на выданье.

– «Утица на дохтура хочу», – передразнив еще раз мальчика, хмыкнул стрелец. – Ты хирургические инструменты и те волоком тащишь к доктору, вша ты не причесанная. – И стрелец ткнул пацана пальцем в лоб. – Какая тебе Европа? Ты приставлен к лечебным палатам на Рязанском подворье говно из-под стрельцов таскать, вот и таскай. – Стрелец сжал ладонь в мощный кулак и прислонил его ко лбу мальчишки. – Стукнуть бы тебя по балде, такая бы там Европа завертелась, что света белого невзвидел бы. – Он отвернулся, сплюнул на пол и забарабанил толстыми пальцами по дощатому столу. После этой, уже не смешной, тирады наступило неловкое молчание.

– Глянь, что деится! – закричал молодой, с белобрысой бородкой стрелец, указывая пальцем на быстро движущийся серый комок. – Мышь! И как шустро бежит-то. Интересно, а куды она бежит?

Этот возглас разрядил напряжение, и все охотно приняли участие в обсуждении.

– К конопле, куды ж еще, – пробасил крупный, похожий на медведя стрелец.

Действительно, крупная мышь, с оглядками перемещалась по полу вдоль стены к сухому толстому снопу конопли, который почему-то висел не кроной вниз, как все образцы трав, а стеблями. Пеньковая веревка, которой был перевязан сноп, была такая длинная, что эти стебли практически стояли на полу. Казалось, мышь не бежит, а парит над поверхностью пола: ее толстое тело было настолько грузным, что под ним не было видно движения лап. Мгновение, и мышь, хоть и с трудом раздвинув острой мордочкой жесткие конопляные стебли, протиснула внутрь связки свое грузное тело. Сноп зашевелился и как будто ожил. Сухие стебли по мере продвижения мыши пощелкивали и потрескивали, а колосья наверху, словно от ветра, плавно заколыхались.

– Наверное, бедняга заболела, лечиться пошла, – предположил кто-то из стрельцов, имея в виду лечебные свойства конопли. Он хихикнул собственной шутке.

– А что ты думаешь, – подхватил чернобровый, – мыши, как и люди, тоже болеют. Можь, у нее заклад (запор) али голова болит? Вот коноплянки пожует и излечится.

– Може, и так, – поддержали его несколько стрельцов.

– И представьте, лечиться будет без челобитной и безденежно! – добавил еще один, чем вызвал одобрительные возгласы товарищей.

– Не, ребятки, – снова встрял в разговор рыжий здоровяк. – Насчет головы – это вряд ли. Чему там болеть-то? Не голова, а прыщ. – Он показал фигу, в которой едва выступивший кончик большого пальца, изображал голову мыши. – А вот заклад – это могет быть…

– А ты-то откуда знаешь, Григорий? – смеясь, засомневался кто-то.

– А вот откуда! – ответил бородатый и со значением поднял указательный палец вверх, как бы призывая всех послушать его версию. Он не торопясь подобрал полы своего кафтана и уселся на скамье так, чтобы всем его было видно.