Доктор Постников - [11]

– А-х вот оно что! – воскликнул Василий Тимофеевич и улыбнулся. – Так тебя, я вижу, не столько сами щенки заботят, сколько лекарское дело увлекло – сказал он и еще раз вопросительно посмотрел на сына. Петр засмущался и виновато опустил глаза. – И давно ты медициной интересуешься?

– Давно тятенька. Со дня, как Микола себе руку поранил.

– И когда же это было? – спросил старший Постников, нахмурив брови.

– На мои девятые именины. Он для меня в этот день коня из чурбана вырезал.

– А почему ты мне тогда об этом не сказал?

– Опасался твоего гнева.

– За что? – удивленно спросил отец.

– За то, что я помогал Миколе перевязывать рану.

– Что?! – вскричал Василий Тимофеевич и вскочил со стула. – Сын дьяка прислуживал своему холопу! Да где это видано…

– Но ты же не будешь нас за это наказывать, тятенька? Микола один бы не справился, он очень глубоко порезал руку.

– Ну, хорошо, – смягчился старший Постников, – поведай мне эту историю.

И Петр рассказал отцу о происшествии шестилетней давности, когда он первый раз увидел настоящую кровь, как сам вызвался помогать Миколе перевязывать рану и выполнять все указания холопа. И только страх вызвать родительский гнев мешал ему признаться в этом. Удивлению Василия Тимофеевича не было предела.

– Ну, и хитрец холоп, – воскликнул Василий Тимофеевич, и в его глазах мелькнули гневные огоньки, – шесть лет молчал. Если бы ты мне не рассказал, я бы никогда не узнал, что мой сын прислуживал холопу.

– Тятенька, – в страхе воскликнул Петр, – ведь ты же обещал не наказывать Миколу…

– Успокойся, сын, – миролюбиво сказал Василий Тимофеевич, и его гневная вспышка быстро погасла, – не пострадает твой наставник, хотя и следовало бы ему всыпать. Да, – после некоторого раздумья проговорил Постников, – видать сам Господь тебя направляет и хочет, чтобы ты стал лекарем. Я знаю, что этим делом у нас в Москве занимаются только иноземцы в Аптекарском приказе, русских что-то не припомню. Хотя, когда бывал в полках при воеводе, встречал каких-то не то лекарей, не то знахарей.… Уж больно нерадивы они были. Столько бойцов загубили. Из трех ратников два умирали в невыносимых муках.… А тот, который выздоравливал, оставался жив только благодаря тому, что сбежал от лекаря.

– Я бы очень хотел изучать лекарское дело, – осмелев, проговорил Петр.

– Признаться, я сам давно хотел на эту тему с тобой поговорить, Петька. Ты как сын приказного дьяка по правилам должен наследовать мою службу. Но сам видишь, какая у меня работа. Жалование – только – только на прокорм хватает без дополнительных дач. Деревенька Морозовка, что под Дмитровом, тоже ничего не дает. Едва-едва на налоги в царскую казну собираем с нее. Кому там работать? Два бобыля хилых – Сенька с Гаврилкой да хромая Пелагея.… И что, много ли они наработают? Баба эта три года назад в буерак свалилась, так после этого и ходит с костылем, того и жди, что со дня на день отойдет. Людишек больше нет, купить их не на что, вся земля бурьяном заросла. Времени быть там самому не имею. В усадьбе и то не каждую неделю нахожусь…

Так что жить приходится на оклад да небольшие месячные дачи.… Чуть провинишься, глядишь, и те отымут. Опять же посольства, в которые постоянно я отправляюсь, – Василий Тимофеевич на секунду задумался, – зима ли, дождь или снег, здоров или болен – все едино, собирайся и поезжай. А условия, в которых приходится работать? На переговорах слово не то сказал, не так перевел – посол тут же челобитную строчит, отвернулся чихнуть – нарушение порядка, не так ведешь себя – плохой работник, и нет прибавки, вот тебе и наказание – «вычитают твои вины», а то, не дай бог, – кнут. Ошибку в каком-либо донесение или отчете сделаешь – наказание. Вон как с Гришкой Котошихиным, подьячим нашего приказа, обошлись…

– А что с ним случилось?

– О… не приведи Господи. Помнится, было это еще в шестидесятом году, я тогда писцом был в приказе, ну, как ты сейчас. Так этого Гришку бедного за описку в царском титуле в одной из грамот поставили под батоги, дали ему двадцать пять ударов – всю спину изрезали. Бедный света белого невзвидел. От должности не отлучили, умен был плут, языков много знал. А как рубцы на спине подсохли да опух с ног сошел, отправили несчастного в Польшу посланником, правда он оттуда, сбежал к шведам, сволочь.

– А почему сбежал? – полюбопытствовал Петр.

– Да и как не сбежать? Ни за что ни про что у Гришки дом отняли, семью в стужу на улицу выгнали, отца со свету сжили, его самого Юрка Долгоруков заставлял подложную ябеду против боярина Черкасского подписать, а если не подпишет, грозил запытать до смерти в застенке. Так что, ох, сыне… – Василий Тимофеевич перекрестился и на минуту задумался. – А другой случай недавно был, в середине декабря, как раз перед подписанием Бахчисарайского договора. Отправились три наших посланника в Азов на переговоры к туркам. Ехали малым отрядом.… И что ты думаешь? Не доехали ребятки – донские казачки, промышлявшие возле Азова, разбили охрану, заарканили посланников и сбыли нехристи пленников татарам как ясырь, а те в свою очередь продали их туркам. Не окажись они у турок, мы бы в приказе до сих пор не знали, куда исчезло посольство. Выкупили их потом. Так что опасна государева служба… А что, сыне, если вместо приказной службы тебе действительно выучиться на лекаря? – немного помолчав, мечтательно проговорил Василий Тимофеевич. – Будешь лекарем. Ты ведь у меня парень способный, учиться любишь, – Он пытливо посмотрел на Петра, наблюдая за его реакцией.