Доктор Х и его дети - [40]

— Вы хотите сказать, что в детских суицидах виноваты анонимы из интернета?

— Нет, — вздохнул Христофоров. — Нам ли с вами не знать: во всем, что происходит с детьми, чаще всего виноваты родители. Если ребенок готов последовать за воображаемым китом, значит, он нашел вожака в другом месте. В интернете, в подворотне, в дурной компании. Но своих детей я этим тварям не отдам.

* * *

Снегопад пришел внезапно и тихо, как и положено приходить тем, кого долго ждут. Первым его увидел кот Тимофей, сидевший по обыкновению на приколоченной к оконной раме узкой полке-жердочке. Тимофей не мигая смотрел на белых мух, которые медленно падали с неба, как будто живущие на нем тысячи котов прибили этих мух лапами и теперь, играясь, спускали их на ниточках. Он завидовал тем котам, но не покушался на их добычу, отлично соизмеряя стереоскопическим кошачьим зрением расстояние между наблюдательным пунктом и белыми мухами. А те все падали, падали и постепенно убаюкали Тимофея так, что он прикрыл глаза и сам чуть не упал на пол. Все-таки полка стала для него катастрофически узка. Он спрыгнул и отправился на кухню, где ворковали два гостя. Один бывал в доме часто и даже, вероятно, проживал здесь, пользуясь добротой старушки-хозяйки. Завалившись на диван в комнате, где был устроен наблюдательный пункт Тимофея, гость храпел всю ночь, а утром исчезал на сутки, да еще, бывало, прихватывал с собой еду из большого белого ящика, где хранились рыба и молоко Тимофея. Вот ведь неблагодарная скотина — хорошо хоть на молоко и рыбу ни разу не покусился. Кстати, бывало, что этот подлец не гнушался поддать Тимофею под зад, когда тому доводилось немного пошуметь. Словом, распоряжался комнатой Тимофея как своей, пользуясь самоприсвоенным правом человечества командовать котами. Теперь к этому самоуправцу прибавилась еще одна гостья, которая очень плохо пахла: резко, отталкивающе, не по-человечьи, как не пахли ни старушка, ни ее квартирант. На кухне Тимофей важно проследовал к своему блюдцу и не спеша вылакал все молоко — шестой или седьмой раз за день. В последнее время старушка была щедра и все время подливала ему в пустое блюдце, как будто забывая, что только что оно было полным. Тимофей не хотел расстраивать хозяйку и не возражал, вылизывая блюдце снова и снова.

Снегопад принес с собой тишину. Она угадывалась даже через двойную раму больничного окна, у которого стояла Элата. Снег успокаивал и создавал то самое уединение, которого ей так не хватало. Он приходил извне и укрывал весь видимый глазу мир. И не такой уж маленький, этот мир превращался в нору. Со снегом могли тягаться только густой туман и проливной дождь, стоящий шумной стеной. В эту нору она не пустила бы никого, а особенно любовников матери и новоявленного отца, который пытался задобрить ее подарками. Свою мать Элата жалела, хоть и считала продажной леопардовой шкурой. Эта жалость для нее была мучительна и сладка одновременно. Она восходила к самой первой остро испытанной жалости к джунгарскому хомячку, который когда-то жил у нее. Хомку принесла соседка по «малосемейке»: девочка не стала топить очередной приплод в унитазе, как это обычно делали родители. По вечерам Хомка вставал на задние лапы и исполнял ритуальный танец узника, беззвучно скребя лапами по скользким стенкам и без устали наматывая круги по загаженному дну пятилитровой стеклянной банки. Ему было тесно, а клетку мать обещала, но не покупала. Чтобы разорванные на мелкие кусочки газеты дольше оставались чистыми, Злата (тогда еще Злата) научилась ускорять финальный этап пищеварения Хомки по своему усмотрению. Играя с юрким меховым тельцем, однажды нащупала еще не вышедшие кругляши и слегка надавила пальцем рядом с хвостом Хомки. Выдавливать сухие кругляши из хомяка оказалось почти так же приятно, как лопать воздушные пузырьки на полиэтиленовой упаковочной пленке. Хомка не мог возразить, только энергичнее дрыгал лапами. Жалея стесненного в жилплощади хомяка, она каждый день мыла банку, избавляла его кишечник от содержимого, как тюбик, и иногда выпускала побегать по комнате, а потом часами сидела в засаде, пытаясь выманить из-за шкафа. Одно из таких путешествий оказалось для Хомки последним. Он застрял в трубе пылесоса и задохнулся. Хомку положили в коробку, перевязали ее бечевкой и выкинули в мусоропровод. Злата убивалась по Хомке как по человеку, даже больше — любимому человеку. Мучилась чувством вины, которое всегда преследует вслед за безвозвратной потерей близкого, когда разум осознает то, что душа не может принять: ты для него уже ничего не сделаешь, никогда. Не возьмешь назад сказанные слова, не исправишь свои поступки, не объяснишь, как он тебе дорог, и все нанесенные мелкие и большие обиды, без которых не обойтись в жизни, навсегда останутся на твоей совести. Перед лицом вечности всегда есть в чем себя упрекнуть, и не так уж важно, кто ушел в нее: человек или хомяк. Одна и та же дверь в небытие за всеми захлопывается одинаково. Через несколько дней соседская питомица понесла очередной приплод, и Злате с радостью отдали одного из малышей. Мать сразу купила ему клетку, и Злата занялась воспитанием нового питомца с учетом всех совершённых прежде педагогических и организационных просчетов. Томка прожил у нее долго и умер уже на новой квартире, у отчима, простудившись на сквозняке, тянувшем от неуютных панорамных окон. Так она потеряла своего единственного друга.