Доктор Х и его дети - [26]

Христофоров быстро извлек из памяти дату рождения Элаты. Если пациенты находят его в интернете, закинет и он сеть в Сеть. Может, выловит там свою — то есть Славычеву — золотую рыбешку. Раз уж компьютерные технологии поставляют психиатрам пациентов, почему бы психиатрам не воспользоваться компьютерными технологиями?

Из уютных «Одноклассников» перешел в бело-синий «Контакт», полюбовался вопросительным знаком на месте своей фотографии. Искать в «Фейсбуке» бессмысленно — там, сколь он успел заметить, обитают все больше постояльцы взрослых лечебниц и те, кого до лечебниц еще не успели довести. Его контингент тут, родимый, со всей своей свитой из котиков, смайликов, рецептиков, цитаток и мультиков.

Десять минут сёрфил по селфи малолеток и в конце своего заплыва, когда уже устал вглядываться в аватарки и реагировал только на яркие рыжие пятна (все не те — то пальто, то платок, то отвратительного цвета плюшевый медведь), выловил-таки свою рыбку.

Прокрутил страницу, с удовлетворением отметил стандартный набор глупостей, которыми девочкам пристало делиться с миром: веер фоточек с цветуёчками, наборец цитат о жизни с наглядными картинками. Котиков нет — это плохо… А, понятно, котики нравятся бедным девочкам, а богатым — коники. Вот Элата на ипподроме — от сердца отлегло. Шапочки с ушами Микки-Мауса — хорошо, рецептик песочного печенья в форме сердечек — отлично. Интеллекта — ноль, зато психического здоровья — хоть отбавляй.

Отправился на кухню и поставил на плиту чайник. В прихожей тихо жужжал забытый в кармане пальто телефон. Он хотел вытащить его, но поленился: не делай сегодня то, что можно отложить на завтра.

Пока заваривал чай, ждал звонка на домашний: если ЧП в отделении, достанут все равно, но телефон молчал. Он взял любимую с детства огромную кружку, до краев налил крепкого чая, почти чифиря, и долго пил его мелкими глотками, глядя на светившиеся в темноте оконные квадраты соседнего дома.

«Не дождетесь!» — обратился он именно к этим окнам в первый раз, когда стало плохо с сердцем. «Не дождетесь!» — пообещал он им, когда увозили в больницу в непривычном статусе пациента. Прощался со своей комнатой и с Тимофеем, и с матерью, хотя она этого не поняла, а окнам напротив пригрозил: «Не дождетесь!» Как-то остро он вдруг осознал свою чужеродность этому двору, в котором прожил полжизни и считал своим. «Не дождетесь!» — сказал он двору и дому, хотя дворы и дома дожидаются исхода всегда и всех, даже самых живучих.

Когда вернулся на работу, его спросили:

— В больницу попали?

— Нет, по девкам ходил, — ответил он и посмотрел в зеркало: опал щеками и похудел, как Тимофей в свои лучшие загульные годы до визита к ветеринару, а что волосы поредели — так разве девки до добра доведут…

Теперь свое «не дождетесь» он говорил без вызова и запала, уже по инерции, запивая кипятком одну, вторую, третью таблетку, не признаваясь себе в том, что иногда и сам хочет дождаться. Окопная война выматывает медленнее, но вернее, чем сражения на передовой. Его таблетки были уже окопами. Передовая отдалилась, но раскаты орудий все еще доносились до окопавшегося солдата: самочувствие не отличалось стабильностью, а значит, хоть линия фронта и сместилась, война не окончена.

Как всегда, на помощь пришла работа. И мысли не было оставить ее — наоборот, больница стала первым домом, он растворялся в детях, и они, не замечая фирменной грубости и подначек своего доктора, все увереннее считали его своим.

Он допил чай, вспомнил о звонившем мобильнике и вытащил его из кармана пальто. Пропущенный от Славыча. Заключение с гербовой печатью для Омена и откровения Маргариты, конечно, обязывали Христофорова хотя бы перезвонить. Но не настолько, чтобы делать это сегодня. Он сунул телефон обратно в карман и вернулся к компьютеру.

* * *

— Хочешь с нами? — Фашист подошел к кровати укрывшегося с головой Суицидничка и тронул его за плечо. — Потом такое опишешь, что никому не снилось.

— Он только мамочке послания писать может, — лениво сообщил Омен.

— Откуда ты знаешь? — Суицидничек скинул одеяло и сел на кровати.

— Тумбочка не закрывается. Я взял и прочитал.

Суицидничек пошарил в тумбочке.

— Отдай!

— Сыграешь с нами в «собачий кайф» — отдам. Или завтра вслух читать будем.

— Сыграй, — выступил Существо. — Я тоже боялся, а потом понравилось.

— А если воспитатель зайдет?

— Травиться не боялся, а воспиталки боишься. Спит она давно.

— Сначала отдай!

— На! — Омен вытащил из-под матраса тетрадь. — Правила объяснять или слышал?

— Слышал… Дай честное слово, что не возьмешь больше.

— Честное слово, — легко согласился Омен. — Объявляю соревнование, кто больше кайфов словит.

— А как счет вести? — спросил Существо. — Записывать нельзя, найдут.

— Зарубки на косяке ставить, — предложил Фашист. — Как Робинзон Крузо.

— Есть чем? — заинтересовался Омен.

— Будем фантиками от конфет считать, — постановил Омен. — Со всех передач конфеты оставляйте себе, а фантики мне сдавайте. Один кайф — один фантик. Я судьей буду.

— Может, тебе конфеты сразу отдавать? — спросил Существо. — И ты нам тоже обратно. Конфетами.

— Мне передач не приносят, — справедливо заметил Омен. — Решат, что я у вас отнимаю. Вы сами ешьте, а судье платите жвачками, их я больше люблю.