Доктор Глас - [32]
— Однако, — и горячая, алая краска залила ее белевшее в сумерках лицо, — однако в последнее время я узнала о самой себе больше, чем за всю свою прежнюю жизнь. Я узнала свое тело. Я узнала и поняла, что мое тело и есть я. Нет такой радости, и нет такой печали, и ничего от жизни, что существовало бы отдельно от него, не через него. А телу моему известно, что оно должно умереть. Оно это чует, как чуют звери. И оттого я знаю теперь, что не может быть для меня никакой загробной жизни.
Стемнело. Во мраке слышнее стал доносившийся к нам глухой шум города, и одна за другой зажигались внизу под нами извилистые цепочки фонарей вдоль набережных и мостов.
— Это верно, — сказал я, — тело ваше знает, что однажды оно умрет. Но оно не хочет умирать; оно хочет жить. Оно не захочет умирать, пока не износится и не отяжелеет с годами. Пока страдание не изнурит его и не испепелит наслаждение. Лишь тогда захочет оно умереть. Вам кажется, что вы хотите умереть, но это оттого лишь, что вам так тяжко теперь, в данную минуту. А на самом деле вы этого не хотите, вы не можете этого хотеть. Дайте только срок. Потерпите немного. Все еще переменится, и скорее, чем вы думаете. И вы сами еще переменитесь; вы сильная и здоровая; вы можете стать еще сильнее; вы из тех, кто способен расти и обновляться.
Она зябко поежилась. Она поднялась.
— Поздно уж, мне пора. Нам лучше уходить порознь, нехорошо, если увидят вместе. Вы ступайте этой дорогой, а я пойду там. Покойной ночи!
Она протянула мне руку. Я сказал:
— Мне бы так хотелось поцеловать вас. Вы позволите?
Она приподняла вуаль и подставила мне щеку. Я поцеловал ее.
Она сказала:
— Мне хочется поцеловать ваш лоб. Он красивый.
Ветер шевельнул редеющие пряди моих волос, когда я обнажил голову. И она взяла ее в свои теплые и нежные ладони и поцеловала мой лоб — торжественно, точно совершая обряд.
Какое утро! Легкий привкус осени в кристально ясном воздухе. И тишина.
Встретил на утренней прогулке фрекен Мертенс и обменялся с ней на скаку бодрым приветствием. Мне нравятся ее глаза. По-моему, чем дольше в них смотришь, тем взгляд их кажется глубже. И еще волосы… Но сверх того ей, кажется, нечем особенно похвалиться. Хотя нет, у нее еще наверняка очень легкий, незлобивый нрав.
Я трусил не спеша по дорожкам Зоологического и думал, думал о той, что сидела на ступеньках паперти, и смотрела в самое солнце, и плакала, о той, что так жаждала умереть. Да и то сказать: если не подоспеет выручка, если ничего не свершится — не свершится мною задуманное, — тогда всякая попытка утешить ее словами будет пустой и ненужной болтовней, я сам это прекрасно почувствовал, покуда говорил ей всякие жалкие слова. И она тогда будет права, тысячу раз права, желая себе смерти. Она не может ни уехать, ни остаться. Уехать — с Класом Рекке? Сделаться ему обузой, кандалами? Я благословляю ее за то, что она сама того не хочет. Они оба погибли бы. Здесь он, говорят, неплохо устроился, одной ногой в своем департаменте, другой — в финансовом мире; я слышал, его называют человеком с будущим, а что до его долгов, так они, надо думать, повредят ему не больше, нежели вредили всем прочим «людям с будущим», до того как они успели составить себе положение. Он одарен ровно настолько, чтобы успешно продвигаться — в определенной сфере, разумеется; в нем нет напора первозданной стихии. «Попытать свои силы на новом поприще…» Нет, такое не про него писано. А остаться здесь и продолжать свою прежнюю жизнь она тоже не может. Пленница в стане врагов. Родить свое дитя под кровлей чужого мужчины и быть принужденной лицемерить, и лгать ему, и видеть его тошнотворные отцовские восторги — разбавленные, чего доброго, подозрениями, в которых он побоится сознаться, но которые послужат ему для того, чтобы тем вернее отравить ей жизнь. Нет, она просто-напросто не сможет, а и попытается, так добром это не кончится… Она должна стать свободной. Она должна принадлежать себе и никому больше и сама распоряжаться собою и своим ребенком, лишь тогда она сможет жить и радоваться жизни. Я дал себе в душе клятву: она будет свободна.
Во все время приема меня не отпускало страшное внутреннее напряжение. Я думал, он придет нынче, мне казалось, я кожей чувствую… Он не пришел, но все равно: когда бы он ни пришел, он не застанет меня врасплох. То, что было в четверг, не повторится.
Пойду-ка я куда-нибудь пообедаю. Хорошо бы встретить Маркеля, пошли бы вместе в «Хассельбакен». Хочется поболтать, выпить вина, поглядеть на людей.
Кристина уже звала меня к столу и будет в ярости, ну да пусть ее.
Вот и все: дело сделано. Я это сделал.
Как удивительно все получилось. Как невероятно подыграл мне случай. Я недалек был, пожалуй, от соблазна поверить в провидение.
Я чувствую себя пустым и легким, как яйцо, из которого выдули содержимое. Войдя сейчас в залу и увидавши себя в зеркале, я ужаснулся выражению своего лица: что-то пустое и выхолощенное, что-то такое, что напомнило мне часы без стрелок, которые я ношу в жилетном кармане. И я невольно спросил себя: то, что ты сделал сегодня, это составляло, выходит, все твое содержимое, неужто ничего в тебе больше не осталось?
Роман одного из интереснейших писателей в шведской литературе конца XIX — начала XX века Яльмара Эрика Фредрика Сёдерберга (1869–1941).Конфликт человека и общества, ироническая и скептическая оценка религиозных, моральных и социальных устоев общества — главная тема произведения.
Цирил Космач (1910–1980) — один из выдающихся прозаиков современной Югославии. Творчество писателя связано с судьбой его родины, Словении.Новеллы Ц. Космача написаны то с горечью, то с юмором, но всегда с любовью и с верой в творческое начало народа — неиссякаемый источник добра и красоты.
«В те времена, когда в приветливом и живописном городке Бамберге, по пословице, жилось припеваючи, то есть когда он управлялся архиепископским жезлом, стало быть, в конце XVIII столетия, проживал человек бюргерского звания, о котором можно сказать, что он был во всех отношениях редкий и превосходный человек.Его звали Иоганн Вахт, и был он плотник…».
Польская писательница. Дочь богатого помещика. Воспитывалась в Варшавском пансионе (1852–1857). Печаталась с 1866 г. Ранние романы и повести Ожешко («Пан Граба», 1869; «Марта», 1873, и др.) посвящены борьбе женщин за человеческое достоинство.В двухтомник вошли романы «Над Неманом», «Миер Эзофович» (первый том); повести «Ведьма», «Хам», «Bene nati», рассказы «В голодный год», «Четырнадцатая часть», «Дай цветочек!», «Эхо», «Прерванная идиллия» (второй том).
Книга представляет российскому читателю одного из крупнейших прозаиков современной Испании, писавшего на галисийском и испанском языках. В творчестве этого самобытного автора, предшественника «магического реализма», вымысел и фантазия, навеянные фольклором Галисии, сочетаются с интересом к современной действительности страны.Художник Е. Шешенин.
Автобиографический роман, который критики единодушно сравнивают с "Серебряным голубем" Андрея Белого. Роман-хроника? Роман-сказка? Роман — предвестие магического реализма? Все просто: растет мальчик, и вполне повседневные события жизни облекаются его богатым воображением в сказочную форму. Обычные истории становятся странными, детские приключения приобретают истинно легендарный размах — и вкус юмора снова и снова довлеет над сказочным антуражем увлекательного романа.
Рассказы Нарайана поражают широтой охвата, легкостью, с которой писатель переходит от одной интонации к другой. Самые различные чувства — смех и мягкая ирония, сдержанный гнев и грусть о незадавшихся судьбах своих героев — звучат в авторском голосе, придавая ему глубоко индивидуальный характер.