Доктор Глас - [21]

Вдруг Бирк, сидевший так, что ему виден был противоположный тротуар, сказал:

— Вон идет фру Грегориус, та самая, что замужем за этим гнуснейшим пастором. Одному богу известно, как могло получиться, что она ему досталась. Когда видишь их вместе, невольно отворачиваешься, чувствуешь, что простая деликатность по отношению к ней того требует.

— И пастор с ней? — спросил я.

— Нет, она одна…

— Ну да, конечно, пастор ведь еще не вернулся из Порлы.

— По-моему, она вылитая белокурая Далила, — сказал Бирк.

Маркель: Будем надеяться, что она правильно понимает, в чем ее призвание в этой жизни, и наставляет преогромнейшие рога сему назорею[9].

Бирк: Мне кажется, едва ли. Она, безусловно, религиозна, иначе этот брак не объяснишь.

Маркель: А по моему глупому разумению, было бы, напротив, необъяснимо, когда бы она сохранила хоть чуточку религиозности, живя в супружестве с пастором Грегориусом, — и, кстати, согласись, она уж никак не может быть религиознее мадам де Ментенон[10]. Истинная вера — неоценимая помощница во всех житейских обстоятельствах и никогда еще никому не мешала.

Болтливые языки наши умолкли, когда она проходила мимо. Она шла в направлении Музея и Корабельного острова. На ней было простое темное платье. Она шла ни быстро, ни медленно и не смотрела ни вправо, ни влево.

Эта ее походка… Я невольно прикрыл глаза, когда она проходила мимо. Так идут навстречу своей судьбе. Она шла, чуть нагнув голову, и полоска шеи белела под шелковой путаницей светлых волос. Улыбалась она? Не знаю. Но мне отчего-то вспомнился недавний мой сон. Той улыбки, какой улыбалась она в страшном моем сне, я никогда не видел у нее наяву, да и не хотел бы увидеть.

Когда я поднял глаза, я увидел шедшего в том же направлении Класа Рекке. Он кивнул мимоходом Бирку и Маркелю, а может, и мне, не понять было. Маркель жестом стал приглашать его присоединиться к нам, но он прошел мимо, словно бы и не заметив. Он шел по ее следу. Будто некая могущественная рука за некую невидимую нить тянула их обоих в одну и ту же сторону. И я спросил себя: куда приведет ее и его этот путь? Ах, да мне-то что за дело! Путь, которым она идет, она прошла бы и без моей помощи. Я лишь убрал немного грязи из-под ее ног. Нелегок, верно, этот путь, иначе и не бывает. Мир не бывает добр к тем, кто любит. Но ведь в конце-то концов все пути одинаково приводят во мрак, все мы там будем, что они, что всякий из нас.

— Рекке в последнее время сделался неуловим, — сказал Маркель. — Я уверен, этот пройдоха что-то затевает. Говорят, он волочится за какой-то маменькиной дочкой с приданым. Ну что ж, к тому оно шло, у него долгов, как у наследника престола. Он в руках у ростовщиков.

— А ты-то откуда знаешь? — проворчал я ни с того ни с сего брюзгливым тоном.

— А ниоткуда я не знаю, — ответил он, не моргнув глазом. — Мне и так все понятно. Низкие душонки имеют обыкновенно судить о человеке по положению его дел. Я же иду обратным путем и по человеку сужу о положении его дел. Это более логично, а уж Рекке я знаю как облупленного.

— Ты, Маркель, не пей больше виски, — сказал Бирк.

Маркель налил еще себе и Бирку, который уставился в пространство, делая вид, что ничего не замечает. К поданному мне грогу я почти не притронулся, и Маркель смерил мой стакан взглядом, исполненным тревоги и неодобрения.

Бирк вдруг повернулся ко мне.

— Скажи мне, пожалуйста, — попросил он, — стремишься ли ты к счастью?

— Думаю, что да, — ответил я. — Я разумею счастье единственно как совокупность всего того, что каждый человек на своем месте почитает для себя желательным, то есть достойным устремления. Таким образом, выходит, что все мы стремимся к счастью.

Бирк: Ну, да. Так-то оно выходит. И твой ответ лишний раз напомнил мне, что всякая философия кормится исключительно за счет языковых двусмысленностей. Черному хлебу счастья нынче противопоставляют тонкие лакомства: кто спасение души, кто «собственное творчество», и утверждают при этом, что и понятия не имеют ни о какой жажде счастья. Завидный дар так уметь обманывать себя словами. У нас ведь неутолимая потребность видеть самих себя и свои устремления в идеальном свете. И может статься, глубочайшее-то счастье заключается в конечном счете и иллюзии, что мы не гоняемся за счастьем.

Маркель: Человек стремится не к счастью, но к наслаждению. «Допустимо, — говорили киренаики, — что бывают люди, не ищущие наслаждения, но причиной тут лишь то, что понятия их уродливы и суждения их превратны».

— Когда же философы, — продолжал он, — говорят, что человек стремится к счастью, либо же к «спасению души», либо к «собственному творчеству», они имеют при этом в виду исключительно самих себя, или, во всяком случае, взрослых людей определенной степени образованности. Пер Хальстрём рассказывает в одной из своих новелл, как он, будучи ребенком, каждый вечер молился: «Часик близко, часик близко, часик близится, идет, кого боженька полюбит, тому часик он дает». Он, должно быть, не ощущал в сем невинном возрасте смысла слова «счастье» и потому бессознательно заменял незнакомое и непонятное ему слово словом для него ясным и привычным. Но клетки нашего тела не более невинного дитяти сведущи в том, что такое «счастье», или «спасение души», или «собственное творчество». А ведь как раз они-то и управляют нашими устремлениями. Все, что понимается под органической жизнью на земле, бежит страдания и ищет наслаждения. Философы имеют в виду исключительно свое собственное устремление, свое волевое устремление, иными словами — свое воображаемое устремление. Но подсознательная часть нашего существа в тысячу раз обширнее и могущественнее сознательной, и последнее слово всегда за нею.