Доктор Джекил и мистер Холмс - [57]

– Не скажу, если вы этого не хотите, – парировал Холмс не отрывая глаз от книги.

Инспектор сгорбился, усевшись в кресло напротив него.

– Ладно, поведайте же мне, что вы обнаружили.

– О, вот весьма интересное место. В «Прологе», когда Господь беседует с Мефистофелем. Я попытаюсь перевести: «Добрый человек все же влеком неким смутным стремленьем к единственно верному пути».

– Очаровательно. – Ньюкомен прикурил сигару и свирепо затушил спичку. – Теперь скажите мне, что сие означает.

– Проще говоря, это выражение незыблемого благородства человека.

– Замечательная предпосылка, но каким образом это связано с поимкой нашего убийцы?

Холмс пожал плечами:

– Кто знает? Может, и никак. А может, и самым тесным образом. Но, полагаю, Уотсон согласится со мной, что это утверждение очень подходит к человеку, которого оба мы знаем.

– Нет, вы только послушайте! – Инспектор вскочил на ноги и, сунув руки в карманы, принялся с высокомерным видом расхаживать по комнате. – Беззащитный Лондон повержен к стопам безумца, а вы тут продолжаете изобретать загадки, на которые нельзя ответить. Вы не единожды упоминали этого человека, но когда я спрашиваю вас, кто это, вы отказываетесь говорить. Если вы утаиваете улику в этом деле, я посажу вас на скамью подсудимых, сколь высоки ни были бы ваши полномочия.

– Теории человека принадлежат только ему, инспектор. Я не раскрыл свою лишь потому, что она еще не проверена. Будьте уверены, когда она принесет плоды, вы узнаете об этом первым.

– Сколько еще прикажете ждать? Репортеры уже открыто требуют, чтобы у меня отняли значок, и наш комиссар, похоже, начинает к ним прислушиваться. Если вскорости мы не обнаружим что-то серьезное, мне придется снова, облачившись в форму констебля, патрулировать самые темные улицы Ист-Энда. Умоляю вас, мистер Холмс, дайте мне хоть какую-нибудь зацепку, чтобы сдвинуться с места. – Меня удивила метаморфоза: грозный служитель закона исчез, место его занял проситель. Обычно холодные серые глаза Ньюкомена блестели отчаянием.

Холмс впервые за все время взглянул на него. На лице его отразилось сочувствие.

– Это выше моих сил, инспектор, – ответил он. Надежда на лице Ньюкомена погасла. – Однако я могу дать вам честное слово, что к концу этого месяца разрешу загадку. Если нам повезет, то вскорости после этого разыскиваемый вами человек окажется в руках правосудия. Более я ничего не могу обещать.

– Это весьма неопределенное обещание, – произнес инспектор. Однако в его голосе вновь зазвучала надежда.

– Согласен, но лишь потому, что я не могу предсказать грядущие события. Как вы уже слышали, я создал теорию, которая удовлетворяет всем фактам. И без помощи этих книг подобное мне бы не удалось. Но это весьма причудливая теория, и я опасаюсь, что она покажется вам безумной. Сначала мне нужно убедиться самому. Однако если я прав, то разгадка выходит далеко за пределы простого бытового преступления, и мы с вами с некоторой самонадеянностью можем ожидать, что какой-нибудь честолюбивый историк еще при нашей жизни вставит наши имена в свой труд. Похоже, мы столкнулись со злодейством такого масштаба, что у меня просто дух захватывает.

Ньюкомен посмотрел на него с любопытством:

– Если бы я не слышал о ваших выдающихся способностях от людей, чье мнение я уважаю, то обвинил бы вас в злоупотреблении праздной напыщенностью.

– Я не лишен недостатков – доктору Уотсону это известно, как никому другому, – но праздность не входит в их число. Я не трачу попусту ни слов, ни действий.

– В последнем я не сомневаюсь. – Инспектор снял с вешалки свои шляпу и плащ и оделся. – Значит, к концу месяца, – сказал он, берясь за ручку. – Ловлю вас на слове.

Хлопнув дверью, Ньюкомен вышел. Я услышал, как его плащ шуршит по ступенькам, а затем грохнула входная дверь. Холмс бросил взгляд на часы на каминной полке, зевнул и наклонился, чтобы вытряхнуть трубку в камин.

– Время ложиться спать, Уотсон, – объявил он, откладывая «Фауста». – Будьте так добры, спуститесь вниз и заприте дверь, а я пока посвящу хоть несколько минут детищу Страдивари. Иначе мне всю ночь будет сниться гётевский ад. – Он протянул руку и достал скрипку и смычок из футляра.

Мелодии Листа сопровождали меня, пока я запирал дом на ночь, и продолжались, когда я поднялся наверх и затем прошел в свою спальню. Однако, когда я оказался под одеялом, возвышенные ноты венгерского композитора сменились какой-то сверхъестественно прекрасной музыкой, навеявшей мне образы цыган у костра на залитой лунным светом уединенной поляне. Я не мог узнать эту мелодию, что могло означать – хотя вряд ли, – что Холмс исполнял произведение собственного сочинения. Я так и заснул под чудесные звуки.

Не знаю, сколь долго я спал, пока, внезапно проснувшись, не обнаружил стоящую надо мной худую фигуру моего друга, – однако слишком много времени пройти не могло, потому что было еще темно, а лунный луч, падавший на Холмса из окна, после моего отхода ко сну переместился лишь незначительно. Мой компаньон был одет в плащ с капюшоном и шапку с наушниками. Я тут же встревожился, поскольку подобное напряженное лицо и сверкающие глаза могли означать только одно. Я сел, щурясь ото сна.