Доктор-дьявол - [3]

— Милый, ты опять побледнел? Тебе дурно?

— Да… опять… спазмы…

С тех пор это повторялось каждый раз, когда я приближался к жене. И мне уже нечем было объяснить свою мнимую холодность.

Иногда я впадал в неистовство, самого себя обвинял в трусости, проклинал гнилой труп.

Только решиться, только переступить через него! И я бросался, как зверь, к жене и сжимал ее в объятиях, но руки мои встречали холодную, омерзительную кожу, а губы касались гнилого рта. И «он» гнусно хихикал, издеваясь надо мною…

Однажды я подслушал разговор жены с замужней подругой.

— Мой муж чем-то болен, — говорила она, плача.

Труп отомстил…

«В смерти моей прошу никого не винить. Казню себя добровольно».

Убийца (Из записок врача)

…Я чувствую приближение смерти. Я знаю почти по часам, когда она наступит.

Страшно быть врачом! Не раз следил я за развитием туберкулеза у своих пациентов. Знаю моменты, когда человеку кажется, что он умирает, а он еще проживет не один месяц. Знаю и это обманчивое самочувствие, веселую улыбку, быструю, возбужденную речь и глаза, сияющие радостью жизни и надеждой, почти уверенностью, что чудо свершилось и болезнь прошла. Последняя вспышка жизни, которую смерть дарит чахоточным накануне конца!

Яркий летний день смотрится в окно. Жарко и душно. Все радуется, все хочет жить, изнывает в истоме страсти и горячие ласки солнца будят воспоминание о других ласках.

А я вчера целый день дрожал, как в нетопленой квартире, и только сегодня я совсем, совсем здоров. Это значит, что мне не прожить и недели.

Вероятно, это прекрасное состояние продлится дня два, и я успею написать то, что тяготит мою душу.

Я — убийца. Да, я отравил князя Мезерского, у которого был домашним врачом около двух лет. Отравил гнусно, предательски, пользуясь доверием пациента. И чтобы не навлечь подозрения судебных властей, я отравил князя не в один раз, а постепенно, следя за разрушительным действием яда, увеличивая и уменьшая его дозы. Мне удалось и консилиум обмануть блестящим докладом о мнимой болезни, и этим идиотам даже в голову не пришло, что перед ними отравленный, что на их глазах совершается преступление.

Восемь лет прошло со смерти князя, никто не подозревал убийства, родственники съели похоронный обед и с замиранием сердца ждали вскрытия завещания. Все обошлось прекрасно, не было больших споров и тяжелых обид. Имущество умершего богача поделили.

И самое лучшее было бы и мне унести тайну в могилу, но что-то толкает меня перед лицом приближающейся смерти открыть людям истину.

Я считал и считаю себя правым в совершенном поступке и вновь совершил бы его при тех же обстоятельствах — так говорит мой разум.

Но рядом с этим прямым суждением, рядом с отчеканенной холодной мыслью, копошится чувство иное: «Ты смел лишить жизни человека! Кто тебя призвал быть судьею?»

Я не в состоянии разобраться в этих колючих противоречиях сознания и предоставляю разобраться в них другим.

Князь, тридцатилетний красавец, заболел роковой болезнью, которая теперь считается почти обязательной у холостых мужчин и ни в ком не возбуждает ужаса.

Можно вылечиться. Да, вероятно, можно, но при условии систематического, строгого курса лечения и полного воздержания. Через пять-шесть лет врач вправе сказать: «Вы здоровы настолько, насколько это возможно в вашем положении».

Но для князя было нестерпимо все обязательное. Избалованный, своевольный, он лишь короткое время способен был следовать советам врача.

Сначала испугался, больше за свою наружность.

— А что, если испортится лицо?

И лечился довольно внимательно. Но когда болезнь лукаво скрылась, взялся за прежнее: бессонные ночи, легкие связи, кутежи. Заболевал вновь и опять подлечивался.

Я был бессилен убедить его, что он готовил себе страшное будущее. А уже мелькали роковые признаки: разные нервные явления, легкий паралич правой ноги, мозговые паузы, что особенно проявлялось при писании в виде пропуска слов и целых фраз.

В 19** году князь переехал в свое имение, и я был при нем в качестве домашнего врача.

На время он поправился. Стал вести здоровый образ жизни, ходил на охоту, объезжал свое обширное хозяйство.

В середине лета князь познакомился с семейством небогатых помещиков и зачастил туда чуть не каждый день.

Сначала я не обращал особого внимания на это новое развлечение моего пациента.

Все же это было лучше вечеров, проводимых с кокотками, и игры в рулетку.

Князь не говорил со мной о новых знакомых, только раз, вернувшись оттуда на шарабане, он, подъехав к дому, кинул вожжи конюху и, увидя меня, разоткровенничался:

— Какая девушка, mon vieux[1], какая девушка!

Я тогда не обратил на это внимания, но через несколько дней князь показал мне кабинетный портрет блондинки.

Была она одета в малороссийский костюм, на голове цветы, волны светлых волос, глаза большие, с ребячьим выражением, — словно по-детски говорят: «Ох, как хорошо жить, но, кажется, есть еще что-то, что совсем скрасит жизнь».

Что может быть прелестнее этой не познавшей себя, не выявившейся страстности молодого здорового существа!

Князь следил, какое впечатление произведет на меня портрет, и самодовольно улыбнулся.