Договор с вампиром - [25]

Приход Машики Ивановны неприятно подействовал на меня, но я отнес ее предостережения на счет крестьянских суеверий и продолжал работать вплоть до самого вечера. Затем я встретился с дядей. Я дал ему краткий отчет о состоянии дел и искренне поблагодарил за наведение порядка в склепе. Однако дальнейший характер нашей встречи был отнюдь не мирным. Мы едва не поссорились, когда я завел речь о необходимости освободить его крепостных крестьян.

Я упорно настаивал на том, чтобы дядя отказался от феодальных методов правления, сделал крестьян вольнонаемными работниками и платил бы им за их труд. От этого, уверял я, выиграют и он, и крестьяне. Ответы дяди меня удивили. Давно ли он рассуждал о необходимости приспосабливаться к меняющейся жизни? Сейчас же передо мной находился упрямый и ограниченный феодал. Дядя и слышать не желал ни о каких реформах. Он гордился своей щедростью по отношению к семье и слугам и утверждал, что такова традиция рода. А для меня – потомка рода Цепешей – нет и не может быть ничего важнее, чем бережное сохранение наших традиций.

– Хорошо, давайте взглянем на это под другим углом, – предложил я, пробуя воззвать к его щедрости. – Феодализм просто безнравствен. Ваша власть распространяется на саму жизнь крестьян. Без вашего позволения они не могут покинуть деревню. По первому вашему требованию они обязаны являться в замок на работу. Пусть они люди низкого происхождения, но они тоже люди и имеют право сами распоряжаться своей судьбой.

– Нравственность здесь ни при чем, – твердо возразил дядя, где-то даже насмехаясь над моим либерализмом. – Такова наша семейная традиция. Она – основа нашего рода, и никому не позволено ее менять. Со временем, когда ты, Аркадий, станешь старше и мудрее, ты это поймешь.

Думаю, эти слова больно ударили меня по самолюбию. Забыв о всяком уважении, я почти закричал:

– Традиции рода Цепешей ни в коем случае не могут быть важнее человеческих прав и свобод!

Дядя вздрогнул, словно я дал ему пощечину. Его глаза осветились холодной волчьей яростью и вспыхнули красным огнем (возможно, я преувеличиваю, и в дядиных глазах просто отразилось пламя очага). Он резко и быстро (я бы сказал, по-звериному) повернулся в мою сторону. Дядя тут же подавил свой порыв, однако я моментально превратился в испуганного, охваченного паникой ребенка, который съежился, увидев превратившегося в дикого зверя и готового к прыжку Пастуха.

Я моргнул, и неприятное ощущение меня покинуло. Дядины глаза были холодными, но вполне спокойными. И сам он неподвижно сидел в своем кресле. "У тебя слишком разыгралось воображение", – подсказывал мне разум...

– Ты не должен говорить подобные слова о нас, Цепешах, – нарушил молчание дядя. Голос его был тихим и отчужденным. – Иногда ты слишком напоминаешь свою мать. Она была слишком своевольной и слишком непочтительно относилась к нашим традициям. Боюсь, ты унаследовал от нее не только цвет глаз.

Возможно, дядя был прав. Мне трудно судить, ведь я не знал матери, но я всегда был упрямым и нетерпеливым, отличаясь характером и от отца, и от Жужанны. Когда мне угрожали, я кидался в драку. Поэтому, вопреки недовольству дяди и его странной вспышке, я не собирался сдаваться и покорно молчать.

– Я не имел в виду непочтительное отношение к традициям. Я люблю нашу семью и чту ее устои. Но феодализм не имеет ничего общего с традициями нашего рода. Феодализм – это рабство и потому он безнравствен по своей природе.

Дядин гнев утих, однако его глаза по-прежнему как-то странно, по-звериному блестели, и этот блеск пугал меня сильнее, чем вспышка ярости. Потом дядя улыбнулся, его полные красные губы разошлись, обнажая на удивление крепкие, как у молодого, зубы.

– Ах, милый мой Аркадий! Я так давно живу на свете, что устал от жизни. Но твоя молодость и неопытность напоминает мне то далекое время, когда я сам был твоего возраста. Как приятно было бы вновь сделаться идеалистом, относящимся к жизни с наивным восторгом. Тридцать лет назад таким же был твой отец – пылким, готовым защищать принципы справедливости!

Дядя нахмурился.

– Вскоре ты поймешь ошибочность своих мыслей, как в свое время понял твой отец, а еще раньше – его отец. Мой брат поначалу тоже был весьма романтической натурой.

Я попытался вернуть нашу беседу к положению крестьян, но дядя напрочь отказался говорить на эту тему, а стал обсуждать свои планы, связанные с поездкой в Англию. Он предполагал отправиться туда в конце будущего года, когда здоровье Жужанны окрепнет, а наш малыш немного подрастет. Я пообещал дяде сделать все, что в моих силах, и связаться с конторами по торговле недвижимостью (дядя намеревался купить большой загородный дом или поместье).

Как бы ни впечатляла меня дядина щедрость, мне было неприятно слушать его пренебрежительные отзывы о моей матери и столь же пренебрежительные разглагольствования касательно моей наивности. Вероятно, у аристократии не осталось другого средства защиты, нежели оскорбление людей с прогрессивными взглядами и издевательство над идеями равенства. Я решил отныне держать свои суждения при себе. Как-никак, дядя значительно старше меня, и я не вправе пытаться переделать его мировоззрение. Но когда замок и все владения перейдут ко мне (думаю, это вопрос нескольких ближайших лет), я ни за что не стану продолжать феодальные "традиции" рода Цепешей.