Договор-2008 - [23]

Второй критерий. Лифты. Давайте скажем сразу, лифты могут быть устроены очень по-разному. Лифт может быть с лифтером, без лифтера, с мотором, без мотора, может быть просто лифтовая шахта, по которой карабкаются люди наверх. Вот здесь оказывается, что соотношение активного и пассивного населения в стране, оно очень важно для того, чтобы понять, как люди будут относиться к той или иной системе лифтов. Кому-то достаточно, что шахта проложена, а кто-то хотел бы пользоваться моторизованным лифтом с лифтером. Если говорить о российской исторической традиции, то вообще, конечно, долгие века вертикального контракта, или авторитарного режима, однажды перешедшего в тоталитарный, они не способствовали активности населения. Точнее говоря, они развивали очень специфические виды активности населения. Например, активность, направленную не на приобретение власти или позиций, а на самосохранение, самовыживание, приспособление. Колоссальная адаптивность российского населения стоит на этом специфическом виде активности, но в зависимости от того, обладает ли эта группа теми или иными характеристиками активности или пассивности, это будет относиться к тому, им нужны лифты вообще, или они предпочли бы, чтобы их на этих лифтах возили, или им эти лифты не важны.

Третий критерий, который связан с разрывами доходов. Здесь, между прочим, главные споры экономистов, потому что нобелевский лауреат Джон Харшани, возражая философу Ролзу, говорил, да с чего вы взяли, что в целом совершенная модель справедливости базируется на улучшении положения самого бедного и несчастного человека в стране? Это не так. Это было бы так только в одном случае, если бы у людей была нулевая склонность к риску. Тогда бы люди потребовали — пусть все будут гарантированы и обеспечены одинаково. Пусть все будут равны, потому что мы не хотим рисковать. Мы согласны, чтобы не было высших, поскольку мы боимся оказаться среди низших. Но если у людей существует некоторая склонность к риску, то тогда ладно, мы готовы пойти на то, чтобы существовали разрывы в доходах, потому что можно, конечно, проиграть, но можно и выиграть.

Если опять говорить о России, то здесь очень противоречивое отношение к риску. Конечно, традиционная крестьянская община отвергала риск и заодно отвергала тех людей, которые готовы были рисковать. Но традиция положительного отношения к риску в России не менее сильная. Я обращаю ваше внимание не только на традиционный русский авось, но и на то, что самая рискованная игра в истории цивилизации вообще носит название “русская рулетка”. Причем “русская рулетка” — это не игра офицеров XIX века. Это игра российских предпринимателей начала 90-х годов. Кладбище свидетельствует о том, что игра в русскую рулетку продолжается. Я могу приводить и менее кровавые примеры. Насколько я знаю, ни после цунами в Таиланде, ни после взрывов в Египте, российские туристы не отказывались от туров. Ну мало ли, могут быть взрывы, но мы едем к теплому морю. В этом смысле отношение к риску в России тоже нельзя зафиксировать в формуле “нация не принимает риска”. Нет, кто-то принимает очень высокие степени риска, кто-то отказывается их принять вообще. К чему же мы приходим? Мы приходим к тому, что у нас в обществе большое количество разных групп, обладающих разными характеристиками по образованию, имущественному достатку, активности, склонности к риску и в итоге нельзя говорить, во всяком случае с ходу, о какой-то приемлемой для многих модели справедливости. Надо сначала говорить о нескольких моделях справедливости, которые соответствуют интересам разных групп, а потом уже смотреть, можно ли их совместить или это вообще не решаемая задача.

Я бы пока для простоты говорил о пассивных и активных группах населения с высокой или низкой склонностью к риску, и тогда мы получаем четыре возможные модели, на самом деле их гораздо больше. Но даже эти четыре — это многовато. Я бы сказал, что мы получаем три возможные модели и одну колоссальную головную боль. Но начну все-таки с моделей более реалистичных, хотя от головной боли, которая называется сильным словом “зависть”, мы никуда не уйдём. Это очень серьёзная установка значительной группы населения, основанная на характеристике пассивности и отказа от риска.

Итак, первая модель, которая на самом деле лежит на поверхности. Она настолько на поверхности, что ее даже власть различает без очков, без специальных зрительных приборов. Речь идет о доступе к элите. Очевидно, что в 90-е годы такая возможность была. Ее реализовало немалое количество людей. Затем эта возможность закрылась. Чем подманить молодых рисковых ребят, которые хотели бы занять видные позиции? Сказать, что будет новый набор в элиту. Такая ещё одна комсомольская идея выдвиженчества, отбора людей в элиты, предоставление возможности сделать карьеру. Вы много таких намеков можете обнаружить в речах и идеологов власти, и глав молодежных проправительственных организаций. Нужно обновить бюрократию, нужно дать молодым доступ в бюрократию. Это идея лифта с лифтером, когда отбирают людей нового поколения, новых качеств и поднимают их наверх. Правда, там количество мест ограничено, поэтому желательно было бы расширить это государственное поле, а как его расширить? Огосударствление что ли проводить, для того, чтобы была более широкая бюрократия?