Догмат искупления в русской богословской науке - [38]

у него «не возбуждалось ни малейшего недоумения по вопросу о каких‑либо недостатках богословского термина «удовлетворение правде Божией» как сущности искупления». «Напротив, все мои усилия, — говорит он, — были направлены к тому, чтобы найти самую рациональную аргументацию для оправдания мысли об удовлетворении правде Божией. Так дело шло до Великого Пятка… И вот, когда я присутствовал за вечерней Великого Пятка в трапезной церкви Лавры, как‑то невольно для меня самого мне представилась резкая противоположность между трогательным богослужением во славу Распятого за ны при Понтийстем Пилате и между сухою, отвлеченной логической формулой догматики, предназначенной объяснить этот единственный по своему величию и значению факт во всемирной истории человечества. Любовь Божия требовала простить грешника, правда Божия требовала наказать грешника. И вот, чтобы примирить правду с благостью, требовалось удовлетворить правде Божией. Ужели, думал я, эта отвлеченная формула свела с небес на землю Сына Божия, вселила Его в утробу Девы, сделала Его Богочеловеком, привела Его ко Кресту и к крестной смерти? Ужели эта отвлеченная формула заставляет биться миллионы сердец, вызывает на глазах слезы, заставляет громогласно звучать колокола по всему обширному пространству христианских стран; ужели эта формула созывает в храмы многие миллионы верующих в распятого Христа душ? И я сильно усомнился, чтобы это было на самом деле действительно так, и никогда я еще не возвращался из храма столь взволнованным и смущенным, как в этот памятный для меня вечер Великого Пятка… И перестали меня утешать все переводы из немецких догматик»[482].

Это заявление вызвало оживленный обмен мнениями на диспуте[483]. Профессор Беляев как пробел диссертации отметил, что сам автор совсем не использовал богослужебного текста и что если «догматисты мало пользуются содержанием богослужебных книг, то об этом следует только пожалеть».

На что автор заявил: «И не думал, что можно пользоваться церковно–богослужебными книгами как источником для ученой работы… Ведь это — материал далеко научно не разработанный… Я не решился воспользоваться для своей работы церковно–богослужебным материалом и потому еще, что находил в нем нечто несогласное с тем, что пишется в наших догматиках».

В конце диспута профессор А. П. Голубцов заметил, что высказанное диспутантом суждение о литургических памятниках как сомнительном в догматических вопросах документе ошибочно. При изучении вопроса об искупительной жертве Христовой следовало бы заняться исследованием литургии, которая таинственно связана с тем, что совершено было на Голгофе. «Тем необходимее было вам привлечь к изучению в возможно большем числе списков литургии, что они служили и служат выражением церковного веросознания, а не являются отражением воззрений на изучаемый догмат отдельных только лиц, отцов и учителей Церкви…

И нельзя не удивляться и не пожалеть, что наши отечественные богословы чрезвычайно редко заглядывают в литургические исследования, очень мало пользуются и даже как бы гнушаются церковно–богослужебными книгами в своих богословских работах»[484].

Если священник И. Орфанитский отметил в тексте богослужебных книг «нечто несогласное с тем, что пишется в наших догматиках», то на существенное отличие между «догматиками» и богослужением в понимании искупления указал через десять лет профессор Московской духовной академии архимандрит (архиепископ) Иларион (Троицкий).

«У Церкви и теперь есть своя сокровищница богословия, существенно отличного от богословия «школьного». Это сокровище — в богослужебных книгах. Ведь большая часть наших богослужебных книг составлена тогда, когда даже не было никакого латинства и не было никакой схоластики. Многие из богослужебных песнопений, стихир, канонов писаны великими богословами древней Церкви. В богослужении мы слышим чистый и неиспорченный отголосок богословия святоотеческого, древнецерковного. Уже несколько лет скорбь и горечь теснят мое сердце от сознания того, как искажена в нашем богословии христианская идея спасения, и без радостного трепета сердечного я не могу слышать нашего богослужения. Я радуюсь, как сын Церкви и как богослов, потому что каждую почти минуту в богослужении слышу те самые чистые и высокие понятия об истинах христианской жизни, которые пленили меня в богословии святоотеческом… В самой литургии, приступая к совершению величайшего Таинства, мы, священники, говорим в алтаре пред престолом о спасении совсем не то, чему нас учит «школьная» догматика»[485].

В ряде статей архиепископ Иларион прекрасно иллюстрирует свои мысли выдержками из литургийных молитв и церковных служб на Господские праздники.

В период между приведенными высказываниями о ценности богослужебного текста для выяснения церковного учения появилась прекрасно задуманная статья священника М. Е. Ашихмина[486].

Православное богослужение, говорит он, представляет собою «источник светлой, строго правильной мысли, целое мировоззрение, заключенное в прекрасную песненную форму», и положительно раскрывает истины христианства. При единстве содержания со Священным Писанием (автор ссылается на «Послание восточных патриархов») наше богослужение является его объяснением и раскрытием.