Догмат и мистика в Православии, Католичестве и Протестантстве - [48]

{276} (Авв. 1, 13) Свои личные страдания здесь совсем не на первом месте: неправильность, неестественность порядка вещей мучит праведника. Поэтому, если дело в одних личных страданиях, если праведнику доказано, что его Бог есть истинный Бог и непременно господствует над злом, тогда о своих страданиях праведник может и не вспомнить и о своей личной судьбе может и не позаботиться: пусть он сам страдает и даже будет страдать вечно, он все-таки знает, что верит в истину и что истина победит.

История Иова

Весьма ясно раскрыта эта мысль в книге Иова. Иов терпеливо переносит свои несчастия и не отпадает от Бога не потому, что он думает о награде, а просто потому, что верует в Бога. Поэтому на искусительный совет жены Иов даже и не упоминает о будущем воздаянии, а просто еще раз исповедует свою веру в Бога:

«Если мы от Него получили доброе, что из того, если теперь получим злое»

, — что бы ни было с нами, полезно ли для нас исполнять закон Божий или бесполезно, от этого ничего не пере{277}меняется, истина остается истиной, Бог по-прежнему есть Бог. Слушая не совсем искренние рассуждения своих друзей, Иов мучился и роптал, но опять-таки потому, что при сознании своей невинности не мог он свои несчастия считать наказанием; если же они не наказание, то где же их смысл, и справедлив ли Господь? Рассуждения друзей, таким образом, приводили человека или к лицемерию (в душе чувствуя, что страдания не заслужены, все-таки говорить, что они заслужены, защищать правду Божию лицемерием, за что Иов и обличает своих друзей), или же могли заставить усомниться в Боге. Поэтому-то Иов и просит, чтобы ему дано было видеть Господа, дано было предстать пред суд Божий. Когда же Господь является и открывает Иову и друзьям его Свое величие, Иов повергается в прахе и пепле, но вполне успокоенный: теперь его очи видели Господа, о Котором он слышал только слухом уха, его вера нашла себе неопровержимое доказательство, истина торжествует. Об избавлении от страданий он даже и не упоминает: его Бог на самом деле есть Бог, есть истина—для него это главное.

{278}

Таким образом, торжество добра необходимо предполагается его истиной: вечное блаженство праведников есть свидетельство об истинности Христова учения.

Если же нередко в Св. Писании и творениях отцов Церкви человек побуждается к доброделанию обещанием награды, то это неизбежные уступки обычному человеческому настроению.

Мог ли себялюбец понять, что гневить Бога тяжело и стыдно, когда вся его забота направлена только на его собственное благополучие? Необходимо, следовательно, было ему прежде всего указать, что и для его благополучия пребывать во грехах пагубно, что прогневать Бога не только прискорбно и стыдно, но и страшно. «Когда, — читаем мы у св. Григория Нисского, —иные, как говорит Апостол, в нечаяние вложшеся, предадут себе (Еф. 4, 19) жизни греховной, став подлинно какими-то мертвыми и недействующими для жизни добродетельной, то ни мало не чувствуют они, что делают. Если же коснется их какое-нибудь врачующее слово как бы горячими какими и опаляющими составами — разумею строгие {279} угрозы будущим судом — и страхом ожидаемого до глубины проникнет сердце, и в нем, оцепеневшем от страстей сластолюбия, как бы растирая и согревая, подобно какому-то горячительному и острому веществу — страх геенны, огнь неугасимый, червь неумирающий, скрежет зубов, непрестающий плач, тьма кромешная и все сему подобное заставит почувствовать ту жизнь, какую проводит: то соделает его достойным ублажения, произведя в душе болезненное чувство».

С другой стороны, себялюбивому человеку нельзя разъяснить и прелести добродетельной жизни, пока он себялюбив; необходимо сначала показать ему, что добродетель ведет к блаженству, что труды в здешней жизни будут сторицею вознаграждены в жизни вечной. Отсюда-то происходит стремление привлечь к доброделанию указанием на его полезность, — стремление, какое мы встречаем в Св. Писании и Предании. «Сурова добродетель, — говорит св. Иоанн Златоуст, отвечая прямо на наш вопрос, — но будем представлять ее облеченною в величие будущих обетовании. Люди с душою возвышенною находят ее {280} прекрасной и без того, самое по себе, и потому стремятся к ней, живут добродетельно не из-за наград, а для угождения Богу и высоко ценят целомудрие не для того, чтобы избежать наказания, а потому, что так повелел Бог. Если же кто более немощен — тот пусть представляет себе и награды».

Таким образом, только для немощных, несовершенных нужно напоминать о награде за добродетель, совершенные же знают ценность добродетели и потому будут добродетельными и без наград. Становясь на указанную точку зрения немощных, отцы Церкви никогда не забывали ее несовершенства и, допуская ее в жизни, никогда не освящали ее, никогда не забывали указывать своим пасомым, что это только подготовительная ступень и только в этом смысле допустима в христианстве. «На первую ступень, — говорит Климент Александрийский, — нас возвышающую над плотским человеком, возводит нас заповедь, соединенная с устрашением; страх удерживает нас от всякого рода неправд. Второю ступенью состоит надежда, нас устремляющая к верховному благу. К совершенству же, как и {281} естественно, приводит любовь, оканчивающая дело нашего воспитания на путях познания». «Это уже вторая степень похвальной жизни — делать что-либо из-за награды и воздаяния; и третья—избегать зла по страху наказания» (св. Григорий Богослов). Поэтому даже в своих обращениях к самым начинающим (подвиг), и притом в аскетических упражнениях, которые особенно суровы и, следовательно, по Златоусту, наиболее нуждаются в подкреплении воли обещаниями, даже в этих случаях отцы-подвижники напоминали истину о бескорыстной добродетели. «Если возможно для тебя, — говорит преп. Исаак Сирин, таким ограничительным выражением указывая на трудность иметь возвышенное настроение, — делай добро и не ради будущего воздаяния».