Доднесь тяготеет. В 2 томах. Том 2. Колыма - [18]

— Из Магадана беспрерывно гонят заключенных на прииски. Там жизни нет. Там — гибель. Оттуда не возвращаются или возвращаются калеками, умирающими. Попасть на этап — все равно что идти на смерть. Лучших рабочих начальство стройки отстоит, не пустит на этап.

Нашу бригаду поставили на бетономешалку — готовить замес. Женщины работали изо всех сил, но с замесом не успевали. Со стен неслась ругань, замеса не хватало. Тогда нас перебросили на другие работы: кого куда. Я и еще три женщины должны были разносить в ведрах воду.

Каменщики возводили третий, четвертый, а затем пятый этажи. С двумя ведрами в руках непрестанно поднималась я по шатким дощатым трапам. Работа для нас, не привыкших к тяжелому физическому труду, была непосильной. Медлить мы не могли. «Давай воду. Давай кирпич. Давай замес», — кричали кладчики со стен.

Наряды начальник закрывал нам хорошие, вся бригада питалась по первой категории, но по ночам в бараках стоял стон. Я часто долго не могла уснуть и слушала, как измученные за день женщины стонут во сне. С некоторых нар доносился плач. У меня на обеих руках чуть выше кистей образовались растяжения. Руки распухли, при малейшем движении слышался хруст. От боли я не могла расчесать волосы, застегнуть пуговицу. Я обратилась к лагерному врачу. Низенькая, очень полная женщина — врач, тоже зэк, обвиненная в троцкизме, отнеслась ко мне участливо. Она прибыла на Колыму одним этапом с Надей, дружила с ней, ей хотелось помочь мне, но она не могла: число освобожденных было строго ограничено.

— У вас растяжение, — сказала мне Гуревич, — это очень болезненно, но освобождения от работы я дать не могу.

На мое счастье, боль была мучительно остра при мелких движениях кисти, на работе, при резких, сильных движениях я переносила боль. В бараке я старалась не шелохнуть рукой — одеться, причесаться помогала мне Люся.

Выше становилось здание, крепче становились морозы, мучительней становилась наша жизнь. Вероятно, многие из нас свалились бы, но нам повезло. Наше начальство получило срочное задание — выстроить деревянную гостиницу. Строительство должно было быть завершено к какому-то съезду, и нас перевели туда. Мы должны были конопатить стены, убирать стружку, мыть полы, рамы, окна. Работа стала значительно легче. Чтобы законопатить стены, привезли утиль. Разгружая машину, мы были потрясены этим утилем. Нам сразу стало ясно происхождение его. Когда наш этап прибыл в Магадан, в бане нам велели сбросить одежду на пол в кучу. На нас были затасканные в этапе арестантские одежды. Теперь перед нами были груды мужской одежды, совершенно целой, дорогие вещи. Очевидно, родные, собирая близких на этап, передавали им, что получше и потеплее, и все это теперь было свалено в кучу. Здесь было егерское белье, шерстяные костюмы и, конечно, майки, кальсоны, свитера, тужурки…

Первым нашим ощущением была боль при мысли о владельцах этих вещей. На многих вещах были метки. Мы не работали, мы со слезами на глазах копались в груде утиля.

Сами мы были очень плохо одеты: по одной смене платья и белья. Белье раз в декаду меняли в бане, но, придя в барак с работы, мы не имели возможности сменить одежду. Кому-то из нашей бригады пришло в голову отобрать лучшие вещи, взять себе. Сперва взяли некоторые, затем все. Ежедневно мы тайком несли с работы в зону трикотаж. Несли себе, своим товаркам по нарам. Наш барак приоделся. Конечно, мы крали утиль, но его были груды, его хватало и для стен. Кончался один грузовик, привозили следующий. Очевидно, вещам, снятым с зэков, не было конца.

ЭТАП В ЭЛЬГЕН

Магаданский лагерь — и женский, и мужской — жил под вечным страхом вывоза в глубь тайги на прииск. О жизни на приисках рассказывали ужасы. Только мне хотелось туда. Там была Надя Суровцева-Олицкая.

В начале апреля, когда стала ощущаться весна, когда мы уже чуть привыкли к лагерной жизни и к работе, нашу бригаду неожиданно вернули со стройки в лагерь. Сквозь строй конвоя, с криками и руганью нас загнали в барак. У входа в барак поставили часового, который следил за тем, чтобы никто не вышел. Привели и остальных наших женщин с других работ. Мы узнали, что всех «тюрзачек» везут в Северное управление. Центром его был поселок Ягодное. Говорили, что нас направляют в совхоз Эльген.

Вызывали нас по спискам. Группу человек в сорок-пятьдесят вывели за зону лагеря и погрузили в стоявшую перед воротами грузовую машину, крытую брезентом. Перед лагерем стояли еще две такие машины.

В машине было тесно, темно и, несмотря на весну, холодно. На нас были ватные брюки, телогрейки, валенки. Мороз крепчал, и мы замерзали. Но брезент, натянутый над машиной, спасал от колючего ветра. Конечно, по пути мы выискивали в брезенте дырочки и смотрели в них. Машины двигались по широкой прекрасной дороге.

Уже к ночи машины остановились, и нам предложили зайти в какой-то барак. В нем топилась железная печь-бочка. Ее огонь освещал помещение. Мы толпились вокруг, протягивали к огню руки. Многие разувались, грели портянки и пальцы ног. Здесь мы встретили женщин, погруженных во вторую машину, они нам сказали, что к утру готовят еще и третью. Настроение у них было подавленное.