Дочки-матери: наука ненависти - [5]

Никогда не считала себя человеколюбом, да и не декларировала этого сроду. Но мама! Вся твоя книга — это страшная, фатальная концентрация ненависти! Ты знаешь, что я и раньше не считала твоё творчество добрым, позитивным и созидающим. Тебе каким-то образом (талант, наверное) удалось убедить многих и многих, что ты — гуманист и филантроп. Фантастика… «Чеховская» книга — это признание в ненависти, в ненависти к людям, и дальним, и близким. Возможно, даже талантливое признание — я не знаю, мне трудно судить, но страшное и с кровавым оскалом. Неужели ты сама этого не видишь, не понимаешь? Я смирилась с тем, что ты ненавидишь меня, моего мужа, уже и мою дочь… у тебя вроде как есть для этого причина и основания — по твоему мнению. Но за что ты так ненавидишь людей вообще? Ты знаешь, я тоже не филантроп, но так, как ты, никогда не смогла бы ненавидеть, с такой вот силой. Даже бескультурных уродов. Даже морлоков. Степень твоей ненависти просто фантастически зашкаливающая! Что с тобой? Или так было всегда, а я просто не замечала этого?

И я очень хорошо поняла, каким иезуитским способом ты решила сводить счёты со мной. Ты это делала давно, ещё когда я была совсем девчонкой. В твоих книгах назойливо и упорно появлялись персонажи — плохие девочки, ужасные дочки, а параллельно хорошие сыновья. Я всё это начала замечать лет с 15-ти, но, поскольку считала себя реальным исчадием ада (твои внушения не пропадали даром), то просто с грустью думала, что ты таким образом вынуждена выплёскивать свою горечь… Видишь, как я рассуждала? Ты была вы-ну-жде-на. Бедная, бедная моя мамочка, думала я тогда, так страдает от моей чудовищности (а, собственно, в чём она заключалась, чудовищность эта? Я до сих пор не знаю), что ей приходится об этом писать, рыдая душой… Смешно, правда? Сейчас уже да.

Но теперь я знаю, что ни в чём перед тобой никогда не была виновата. Теперь-то я это точно знаю, хотя всё детство, всю юность была убеждена в обратном (мама, у тебя есть дар убеждения и даже внушения, это правда! Ты могла бы быть Кашпировским — я без смеха так думаю). Но ты продолжаешь навешивать на меня страшные грехи — с помощью своих уродливых персонажей. Я прекрасно понимаю, что формально не к чему придраться: ты писала литературное произведение, ты всё выдумала и бла-бла-бла. Но не будем лицемерить друг с другом-то! Мы же обе всё понимаем замечательнейшим образом.

Итак, цитаты из твоей «нетленки»:

«Это дочь моей подруги Жанна Клячкина. Но это ее фамилия по отцу, потом она была, дай Бог памяти, Ситченко, потом не то Шпуцер, не то Штуцер. Кто она сейчас, я не знаю. Как не знает и ее мать. Уже лет десять тому, в самый что ни на есть дефолт, дочь бросила неудачливого в делах мужа, свою дочь-подростка, родителей со всеми их проблемами старости и уехала с этим Шпутуцером в Израиль. Дочери она пообещала, что заберет ее как только, так сразу. Родителям не сочла нужным сказать даже до свидания (такой бы подняли вой — себе дороже, объясняла она другим). С тех пор о ней ни слуху ни духу. Одно время она слала открытки дочери, сообщая, что как только, так сразу приближается неукоснительно. Потом и эта связь прервалась».

Я — Жанна Клячкина. Которая бросила мужа, дочь, вас (родителей) и уехала в Израиль. Сразу столько лжи в одном предложении… Ты прекрасно знаешь, что бросила я мужа нелюбимого и уже давно постылого, что я полюбила другого человека. Что дочь я не бросала да и подростком она уже не была (с каких же пор двадцать лет — это подросток?). Я оставила дочь в Москве, полностью обеспеченную и, как я думала, в кругу любящих людей: отца, бабушек и дедушек. Тут я ошиблась, да, каюсь… не любите вы ее.

Ага, я не простилась с вами. А ты помнишь, как и почему это было? Ты пожелала моему мужу смерти (не закатывай глазки, не хватайся показно за сердце — так было, ма, и ты это знаешь лучше других). Мы страшно поругались — навеки, навсегда… Потом я попала в больницу — ты же знала об этом! Ты хоть раз поинтересовалась, почему я там, что со мной и каковы перспективы?

И вот на этом «благостном» фоне о каких таких прощаниях и обещаниях можно говорить? Я не хотела ни видеть, ни слышать — ни тебя, ни отца. Уверена, что это было взаимно. Так чего ты причитаешь? Чем недовольна? Что тебе опять не так?

А уж про дочку мою… Тебе ли не знать, что она по три раза в год ездит ко мне сюда, что мы приезжаем дважды в год в Москву, что помогаем ей всем, чем можем? Ей, полностью брошенной и забытой и отцом, и бабками с дедками, живущими с ней в одном городе. За какие грехи? Да за грех единственный — за любовь и преданность своей матери, мне то есть. Вы не в состоянии простить юной девушке такую «страшную обиду». Вы, взрослые, сильные люди объявили девчонке войну за её прекрасные отношения с родной матерью и её мужем. Вот и получается, что вы все никогда не любили её по-настоящему, потому что из-за мнимого предательства легко и навсегда вычеркнули девочку из ваших жизней.

Ты знаешь, вот пишу это и начинаю осознавать степень твоего человеконенавистничества, так ярко проявившегося в книге. А как ещё может быть с такой личностью, как ты? Ты, которая оттолкнула от себя внучку, ещё недавно обожавшую и тебя, и твоего мужа — своего деда… Нежную и добрую девочку, преданную и любящую. Оказывается, твои дурные принципы и капризы дороже тебе во сто крат любого близкого существа! Это страшно, мама. Тебе самой не страшно?