Дочки-матери: наука ненависти - [12]

— Фридочка, родная! — чирикала Антония. — Я не противопоставляю, что вы! Точнее так: это не я противопоставляю. Замечаю я с сожалением, что есть такая тенденция у людей: морщить нос от якобы неотмытой интеллигентщины, которая не заморачивается чистотой ногтей, зато яростно блюдёт моральные и нравственные принципы…

— Боже ж мой, так за ногтями следить необходимо! — почти кричала старушка. — Опять противопоставление нормы и другой нормы! Ну, как у вас это получается?

— Да не у меня, Фридочка! — тоже повысила голос Антония. — Это веяние времени, отказ от идеалов во имя наносного, внешнего…

— У кого отказ? Где отказ? Откуда вы это вообще взяли, что за люди появились в вашем окружении? Почему я таких не вижу?

«Потому что ты не знаешь мою дочь!» — мысленно орала в ответ Антония, но вслух продолжала говорить что-то другое. А ведь Таська сроду не декларировала ничего из того, о чём писала Антония. Так, были у них несколько раз вялые споры о том, что пренебрежение внешним видом — это признак бескультурья (Таськино убеждение), что «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей…» — эту цитату великого классика дочь произносила с особенным удовольствием. Но при этом она никогда не отвергала ценностей матери и шестидесятников. Она просто жила по-другому. И это раздражало Антонию.

К примеру, дочь каждые десять дней делала маникюр у маникюрши. А раз в месяц и педикюр. Регулярно ездила к своему мастеру на стрижку. А Антония прежде даже гордилась тем, что ни единого раза в своей жизни не была у маникюрши. Ни единого! И что — разве у неё грязные и неухоженные ногти? Да, она их не красит, потому что какой смысл? Если драить полы, мыть посуду, тереть ёршиком унитаз, то какой маникюр это выдержит?

— Ма, я тоже всё в доме делаю, но я просто надеваю специальные перчатки… — возразила ей дочь на презрительное замечание о лаке на её ноготках.

— А я не могу в перчатках мыть посуду, — гордо парировала Антония. — Я не чувствую чистоты посуды, не ощущаю нужного скрипа.

— Ну, не знаю, — дёрнула плечиком дочь. — Как-то большинство женщин в мире, вроде, приспособились и хозяйство вести, и маникюр делать… Только у нас в России вечное страдание во имя не пойми чего…

— Пфф! — фыркнула в ответ Антония, вложив в этот звук всё своё презрение к этому самому пошлому большинству. Небось, хреновые хозяйки-то! Тоже мне — леди из высшего общества, без красненького лака обойтись не могут. Вот ведь оно, во-о-от! То самое пошлое мещанство, которое, безусловно, отрицает высокую духовность и интеллигентскую мораль! Потому что не может человек, столько времени уделяющий ногтям, иметь достаточно сил и времени для работы души. Не может, Антония в этом убеждена! Или ездить к своему парикмахеру на другой конец города… Это ж и время, и, кстати, недурные деньги. Не жалко? Ей, Антонии, очень жалко! Поэтому она всегда ходит в ближайшую парикмахерскую к самой дешёвой и очень даже милой женщине, а красит ей волосы Масик с помощью зубной щётки. И что — разве она плохо выглядит, а на голове у неё воронье гнездо? Не знаю, не вижу такого — думала о себе Антония. Всё у меня в полном порядке.

Правда, уже с давних пор писательница отказалась от посещения всяких тусовок и приёмов, даже когда их с мужем приглашали. А их часто приглашали: Масик — редактор в уважаемом журнале, она — известная писательница. Но, побывав на «раутах» пару раз, Антония всё-таки углядела разницу между собой и прочими присутствовавшими там дамочками. Ей трудно было бы объяснить, что не так, но если разбирать по деталям… Ну, к примеру, дамы её возраста все были элегантно одеты — в каких-нибудь там пиджачках, интересных длинных юбках и непременно на каблучках. А она, как правило, ходила в вязаной (иногда штопанной), хотя и некогда красивой кофте с вещевого рынка и непременно в удобных для гудящих ног разлапистых чёботах, но тоже ж не «прощай, молодость», а вполне себе современных. Однако весь её прикид всё-таки входил в контраст с нарядами прочих интеллектуалок и дам «света». Да и причёски у них были явно только что из салона: ухоженные, уложенные, какие-то блестящие и странно молодящие. Не по годам причёсочки-то! В общем, Антонию всё это раздражало. А особенно раздражали странные взгляды, которые порой на неё бросали некоторые… некоторые… наиболее эффектные тётки. Тоже мне — свет, двор английской королевы, высшая раса! Да у всех у них мамки-бабки ещё коров пасли и доили, в деревнях лапти носили, а они уж тут себе навоображали, научились, прикинулись!

Словом, это было неприятно и чуждо Антонии, справедливо вызывало у нее гнев и презрение. А её собственная, родная дочь стала именно такой дамочкой — с маникюром, причёской и в купленных в хорошем магазине шмотках. «Только не на рынке, там же плохо сшитая азиатская дешёвка!» — уверяла её Таська. Ах, ты, боже ж мой, какие тонкости! Да наклеить на эту дешёвку дорогой лейбл, и никто не узнает правды! Вон какие сумки там продают — сплошная фирма, якобы кожа: Антония читала, что даже специалисты не могут на глаз отличить подделку от оригинала, так какой же смысл покупать в сто раз дороже и в навороченных магазинах? «Я не покупаю в навороченных, ма, — оправдывалась Тася. — Но в магазинах с неплохой репутацией. Ну, чтоб хоть какая-то гарантия качества и безопасности, понимаешь?» Нет, Антония не понимала. И не верила дочери. Вы подумайте, у магазинов уже бывает репутация, дожили!