Дочери огня - [133]

Нет, пока я ничего еще не буду тебе рассказывать. Для этого необходимо, чтобы безбрежные морские просторы легли между мной и… сладостным, грустным воспоминанием. А знаешь, куда я еду теперь на этом прекрасном судне австрийского Ллойда?

Я еду предаваться мечтам о своей любви… и не где-нибудь, а на острове Киферы (Чериго).

Мы плывем по Адриатическому морю в ужасающую погоду; вокруг не видно почти ничего — только сумрачные берега Иллирии смутно вырисовываются слева да многочисленные островки Далматинского архипелага. Даже Черногория лишь темным силуэтом обозначена на горизонте, мы заметили ее только тогда, когда проходили мимо Рагузы, города на вид совсем итальянского, судя по очертаниям. Потом мы останавливались в Корфу, где погрузили уголь и приняли на борт нескольких египтян под командой некоего турка по имени Солиман-Ага. Эти славные люди расположились на верхней палубе, где целый день сидят на корточках, а по ночам лежат — каждый на своем коврике. Один только их начальник проводит время с нами на нижней палубе и вместе с нами столуется. Он немного говорит по-итальянски и довольно общительный малый.

Буря разыгралась еще больше, когда мы стали приближаться к Греции. Во время обеда поднялась такая ужасная качка, что сотрапезники начали под громкий хохот тех, кто хорошо ее переносит, один за другим спешно выходить из-за стола, чтобы скорее улечься в свои подвесные койки.

После того как число сидевших за столом — правда, вначале многие еще храбрились — значительно поредело, между оставшимися установилось своеобразное морское братство. Для них привычная общая трапеза превратилась в некий лукуллов пир, который они старались продлить как можно дольше. Это немного напоминало партию в кегли. Задача состояла в том, чтобы не стать «покойником», как обозначают в этой игре сбитые ударом кегли.

«Покойником»! Дальше ты увидишь, таким ли забавным было это мое шутливое сравнение. Нас оставалось за столом четверо, после того как тридцать из сидевших с нами вынуждены были с позором отступить. Кроме Солимана и меня, еще продолжали держаться английский капитан и некий монах-богомолец из святых мест по имени отец Шарль. Это был славный старик, который от души смеялся вместе с нами и обратил наше внимание на то, что Солиман не наливает себе вина, как имел это обыкновение делать в другие дни. Он с улыбкой заметил ему это.

— Сегодня, — отвечал турок, — слишком уж гремит.

Отец Шарль встал из-за стола, вытащил из своего рукава сигару и весьма любезно предложил ее мне.

Я закурил и собрался еще немного посидеть с двумя остальными, но тут вдруг почувствовал, что мне, пожалуй, полезнее выйти на палубу, чтобы подышать воздухом…

Оставался я там не более минуты. Гроза все еще продолжала бушевать, и я поспешил вернуться. Англичанин был в чрезвычайно веселом расположении духа и поглощал блюдо за блюдом, похваляясь, что один съест обед всей кают-кампании (правда, турок ему изрядно в этом помогал). В довершение он из удальства потребовал бутылку шампанского и стал всем предлагать составить ему компанию; но никто из тех, кто уже лежал на своих койках, даже не отозвался. Он сказал тогда турку:

— Что ж, давайте выпьем ее с вами вдвоем!

Но в эту минуту снова загрохотал гром, и Солиман-Ага, быть может, сочтя слова англичанина дьявольским искушением, выбежал из-за стола и бросился вон, ничего не ответив.

— Что ж, тем лучше! — огорченно воскликнул англичанин. — Тогда я выпью ее сам, а после — еще одну!

На следующее утро гроза утихла. Слуга, вошедший в кают-компанию, нашел там англичанина — он полулежал на столе, уткнувшись лицом в вытянутые руки. Его начали тормошить. Он был мертв!

— Bismillah!^[313] — воскликнул турок. Это слово они всегда произносят как заклятие, сталкиваясь с чем-то роковым и неотвратимым.

Англичанин был действительно мертв. Отец Шарль выразил сожаление, что не может помолиться за него как священник; но он, несомненно, в душе помолился за него как человек.

Какая странная судьба! Англичанин этот был когда-то капитаном Индийской компании, у него было больное сердце, врачи рекомендовали ему воду Нила. Вино помешало ему доехать до воды.

А в конце концов, такое ли уж это несчастье — вот так умереть?

Мы сделаем остановку в Чериго, чтобы оставить там труп англичанина. И это позволит мне выйти на этом острове, у которого обычно суда не останавливаются. Ты, должно быть, понял, что заставило меня внезапно покинуть Вену… Я бегу от воспоминаний. Больше не скажу тебе ни слова. У меня есть то целомудрие страдания, что свойственно раненому животному, которое в поисках одиночества забирается в самые пустынные места, дабы умереть там без единого стона.

Октябрьские ночи

Печатались в «L'Illustration» 9, 23, 30 октября; 6, 13 ноября 1852 года. Из 26 главок переведены I—III и XVI—XXV.

Перевод Э. Линецкой

Реализм

Страсть к дальним странствиям с годами остывает, разве что человек слишком долго бродил по белу свету и теперь даже на родине стал чужаком. Круг все сужается и под конец не выходит за пределы домашнего очага. Этой осенью мне нельзя было уезжать далеко от Парижа, вот я и решил отправиться всего-навсего в Mo.