Дочери Марса - [195]

Таким образом, люди оказались сбиты с толку с самого начала. В нечасто, впрочем, возникавших разговорах о сестрах Дьюренс никто не знал наверняка, которая из них умерла от испанки. Знали, что какая-то из них вышла замуж за парня то ли из Сиднея, то ли из Мельбурна, тоже фронтовика. Одна из них была как-то связана с Кондонами, но Кондоны уехали из графства — адвокат присоединился к более обширной практике брата в Ориндже. Поэтому что-то узнать у них было невозможно.

Новая миссис Дьюренс тоже потеряла одного из сыновей. Эрнест по возвращении из Франции был уже далеко не прежний мальчик. Он часто выпивал с другими вернувшимися с войны солдатами в отеле «Федерал», а затем шел в буфет железнодорожной станции, где заводил пьяные разговоры со случайными пассажирами — ветеранами войны, которые обедали там во время получасовой стоянки. Эрнест исчез в конце 1920 года, ходили слухи, что это случилось в Квинсленде.

И все же какая же из сестер умерла и осталась лежать во французской земле? Так или иначе этот вопрос интересовал некоторое, впрочем, не слишком большое число людей. Мистера или миссис Дьюренс из деликатности не спрашивали.

* * *

Но с учетом минимальной разницы между альтернативными версиями, в которые сестры так уверовали после гибели «Архимеда», рискнем предположить, что в конце лета 1922-го состоятельный бизнесмен, по совместительству художник и издатель книг по изобразительному искусству Эдди Горовиц устроил в своей галерее выставку Чарли Кондона.

Когда Чарли и Салли вернулись из первой поездки в Париж, было непросто. Салли работала в Сиднейском госпитале, давая Чарли необходимую передышку перед возвращением на родину. В Париже тоже были свои трудности. Но волнение, связанное с началом карьеры в городе, ставшем всемирной столицей искусства, какое-то время их опьяняло. Однако казалось странным, что живущие там британские художники, американцы и несколько австралийцев обретались в своем собственном тесном мирке. Они часто собирались, чтобы поговорить по-английски или съездить на выходные на побережье Нормандии и Бретани, уклоняясь таким образом от вершин недавних европейских достижений. Американцев приводило в восхищение отсутствие у Чарли руки, хотя он не подкалывал рукав, а носил протез и перчатку, чтобы поменьше бросалось в глаза. Британцы относились к отсутствию конечности более естественно. Поэтому в 1921 году две картины Чарли выставили в Королевской Академии отнюдь не из сострадания. Это событие послужило минимальным признанием, необходимом художнику для продолжения работы, а его жене — для поддержания первоначальной веры. Также его пригласили для участия в выставке в «Челси Артс Клаб». И несмотря на то, что в тот момент Салли предложили место медсестры в английском санатории в Париже, Чарли настоял, что она не должна растрачивать приобретенный во Франции опыт на нудную работу.

Вечеринки в Париже тоже проходили непросто. Выпив, особенно дешевого, доступного всем пойла, Чарли становился раздражителен. Потом, когда они возвращались в свою однокомнатную квартиру, начинались ночные кошмары, мучиться от которых приходилось заодно и женам солдат всего мира.

Создавая картины французских лесов, морских побережий и пастбищ, скорее, чтобы набить руку, а не ради карьеры, Чарли начал обретать уверенность. Когда им с Салли стало понятно, что пришло время возвращаться домой, они знали, что сделать это будет нелегко. Английские художники, возвращаясь на родину, были уверены, что в любой момент могут приехать в Париж. Австралийцы же были уверены, что уезжают навсегда.

Но через несколько месяцев Чарли и Салли все-таки вернулись в Сидней, а Эдди Горовиц уже издал французские работы Чарли и теперь пытался опубликовать его пейзажи австралийского побережья. Типографии в Сиднее отличались от парижских. Но это необходимо было сделать. Когда наступило знойное австралийское лето, они сняли квартиру на берегу океана в Бронте. Как и предсказывал Чарли, свет в Бронте заставил побледнеть Вимрё и Булонь, но здесь не хватало воздуха. Воображению было тесно. А вот атмосфера тогдашней Франции была пропитана войной и уродством, но еще и мечтой о свете.

Когда Эдди Горовиц впервые увидел произведения Чарли, он представил его в Общество художников в Сиднее и в Австралийский институт акварели. Он пытался выбить для него полставки преподавателя рисунка в педагогическом колледже и нашел студию на Джордж-стрит — на паях с другими художниками. Единственное, чего не мог сделать Эдди, так это заставить своих партнеров и бизнесменов, приглашенных на выставку, купить работы Чарли и сделать ему имя.

Предстоящее открытие выставки произвело на Чарли такое сильное впечатление, что накануне он купил новый костюм.

К этому времени он уже успел понять, какое действие на него оказывает выпивка и, несмотря на связанное с открытием волнение, в тот вечер оставался абсолютно трезвым. Он попросил Эдди, чтобы ни в одной публикации о нем, насколько это вообще возможно, не упоминалось о его ранении. Ему не хотелось, чтобы к ней отнеслись как к аттракциону однорукого художника.