Дочь Востока. Автобиография - [43]

Я собираю вещи, то и дело бегая в спальню родителей, чтобы военные не увезли отца без моего ведома. Под ноги лезет мой персидский кот Сахарок, чувствующий напряженность в настроении хозяйки. Он все время мяукает, трется о ноги. Комната постепенно пустеет.

— Уже восемь, — говорит, входя, мать, — а до сих пор никого. Адъютант отца сказал, что они еще не подготовили дом в Мурри. Но кто может знать… Слава Аллаху, хоть мальчики вырвались.

Дневной свет внес элемент упорядоченности и спокойствия. Я решала сложные задачи, связанные с упаковкой, тоже отвлеклась от мучительных раздумий. Войдя вместе с матерью в комнату к Санам, застала ее швыряющей в сундук одежду, фотоснимки, диски звукозаписи, даже старые экземпляры «Vogue» и «Harper's Bazaar».

— Не хочу, чтобы они лапали мои вещи, — сердито буркнула она, одетая в джинсы и свитер, с еще неубранными длинными волосами.

— Пинки, Санни! Скорей, папа уходит, — кричит мать около девяти утра.

— Джалди\ Скорей! Сахиб уходит! — горестно вторит ей наш слуга в тюрбане и красно-белой униформе обслуги премьер-министра. В глазах его слезы.

Чувствую, что и мои глаза наполняются слезами. Санам тоже моргает покрасневшими глазами.

— Как мы с такими глазами появимся перед отцом? — вырывается у меня.

— Скорей, у меня есть капли! — Санам разворачивается, я бегу за ней. Мы быстро закапываем друг другу в глаза капли и несемся по парадному белому с золотом коридору в выходу. За дверью, на газоне, хор стенаний прислуги.

Отец уже сидит в черном служебном «мерседесе». Машина трогается, мы с Санам прорываемся сквозь толпу слуг, размахиваем руками.

— До свидания, папа!

Отец поворачивается к нам, улыбается уголками губ, едва заметно кивает. Автомобиль с золотым плетением на номерной табличке премьер-министра исчезает за воротами.

Отца доставляют в Мурри под охраной военной колонны. Там он находится «под защитой» армии, якобы в интересах его личной безопасности — такой словесной мишурой военные часто прикрывают изоляцию, фактический арест своих противников. Три недели его продержат в особняке, выстроенном еще англичанами в холмах, постепенно повышающихся по мере приближения к Кашмиру. Там мы часто проводили летом выходные всей семьей, играли на белоколонной веранде в «скраббл». Теперь отец направляется туда в качестве узника. Его гражданское правительство более не существует. Снова Пакистаном правят генералы.

Мне, конечно, следовало бы понять окончательность путча, осознать, что арест отца знаменовал поражение демократии в Пакистане. Действие конституции 1973 года приостановлено. Введено военное положение. Но я вопреки здравому смыслу, с глупой наивностью цепляюсь за надуманные возражения, основывающиеся на академической премудрости, усвоенной мною за годы обучения. Зия тоже не устает твердить, что он лишен каких-либо политических амбиций, что армия не отступит от своего воинского долга, что единственная его цель — провести свободные и справедливые выборы, уже назначенные на октябрь того же года. И после выборов военные передадут всю полноту власти представителям народа. «Я торжественно обещаю, что не отступлю от данных целей и указанных сроков», — гладко лгал Зия перед объективами и микрофонами.

Указ военного положения № 5

Любой, организующий или посещающий собрание профсоюза, студенческого общества, политической партии без разрешения военной администрации, наказывается числом ударов до десяти и тюремным заключением до пяти лет.

Указ военного положения № 13

Критикующий армию устно или письменно… числом ударов до десяти и тюремным заключением до пяти лет.

Указ военного положения № 16

Агитация среди служащих вооруженных сил против воинского долга и подчинения главе режима военного положения генералу Зие уль-Хаку наказывается смертной казнью.

О соблюдении заповеди «не укради» заботился указ военного положения № 6, обнародованный в день военного переворота. Грабеж и мародерство наказывались отсечением руки.

Сразу же Зия спустил с поводка религиозных фундаменталистов. Поститься или не поститься во время священного месяца Рамазана всегда было личным делом каждого пакистанца-мусульманина. При режиме военного положения все рестораны, кафе и иные точки общественного питания закрывались от восхода солнца до заката. В университетах вода отключалась даже в уборных, чтобы кто-нибудь не умудрился напиться в течение дня. Банды фундаменталистов слонялись по улицам, ломясь среди ночи в любую дверь, чтобы убедиться, что люди готовят сехри, предутреннюю трапезу. За курение, еду и питье на людях арестовывали. Личного выбора в Пакистане более не существовало, лишь подчинение регулированию псевдорелигиозной военной администрации.

Озабоченные арестом отца и тьмой, навалившейся на страну, сторонники ПНП приходили в наш сад на Клифтон, 70. Мир разговаривал с мужчинами, а к женщинам мать, страдавшая от низкого давления, высылала меня.

— Скажи им просто «хаусларахо — не падайте духом».

«Хаусларахо, хаусларахо», — бормотала я, как попугай, обнаружив, что за восемь лет, проведенных за границей, основательно подзабыла урду.

Зия организовал в газетах кампанию по дискредитации отца. «Бхутто покушался на мою жизнь!», «Бхутто похитил меня!» — кричали политические противники отца, живые и здоровые. «Ты должна быть готовой к кампании клеветы, — сухо сказал мне как-то отец во время одного из разрешенных телефонных разговоров. — Это часть операции „Честная игра"». Такое кодовое обозначение, «Честная игра», Зия придумал для переворота. Зия потихоньку сокращал штат обслуживающего персонала в Мурри. «Как будто мне до этого есть дело», — равнодушно заметил отец.