Дочь Востока. Автобиография - [33]

— Вне всякого сомнения, друзья мои, — заключила я, — обвинения эти тяжки. Никсон последовательно, систематически проявлял пренебрежение к закону. Он считал себя выше закона, полагал, что ему все дозволено. Последний английский монарх, который полагал так же, лишился головы. В нашем распоряжении менее кровожадное, но не менее эффективное средство. Рассказывают, что однажды Никсон однажды обратился к психиатру, который его заверил: «Нет, мистер президент, вы не внушили себе это, вас действительно ненавидят». Но дело даже не в том, что его ненавидят, а в том, что ему не верят. Он потерял доверие народа, а следовательно, потерял и право вести народ страны. В этом трагедия Никсона и Америки.

Законность, порядок, доверие народа, моральная чистоплотность… Все эти демократические принципы, которыми я дышала на Западе, в Пакистане пустые слова. Импичмент президента Никсона в Оксфордском обществе прошел тремястами сорока пятью голосами против двух. В Пакистане моего отца свергли не голоса, а штыки.

Но Пакистан казался таким далеким, когда я училась в Оксфорде… Как и предсказывал отец, эти легкие, счастливые годы оказались лучшими в моей жизни. По уик-эндам друзья приглашали меня на лодочные прогулки по речушке Червел, на пикники в тенистые рощи Бленхейма под Вуд-стоком. Катались в моем желтом спортивном MGB с откидным верхом (подарок отца по случаю окончания Редклиф-фа) в Стратфорд-на-Эйвоне смотреть Шекспира или в Лондон, где открылся филиал «Баскин-Роббинс» и можно было утолить мою страсть к американскому мятному мороженому. Во время «недели восьмерок», когда команды колледжей налегали на весла, мы встречались на лодочной станции своего колледжа, мужчины в «лодочных» канотье и «гребных» куртках, женщины при широкополых шляпах и в цветастых платьях. На экзамены мы бежали в традиционных белых кофточках, черных юбках и черных мантиях, и незнакомые прохожие желали нам успеха.

В отличие от Гарварда, где иностранных студентов можно было по пальцам перечесть, — в моей группе в Редклиф-фе было лишь четверо, если считать девушку-англичанку, называть которую иностранкой у меня язык не поворачивался, — в Оксфорде их оказалось намного больше. Среди них Имран Хан, пакистанский крикетист, Бахрам Дехкани-Тафти, отец которого иранец. Бахрам, убитый в мае 1980-го, вскоре после иранской революции, часами развлекал нас игрой на фортепиано. Репертуар его простирался от несерьезных опереток Гилберта-Салливана и регтаймов Скотта Джоплина до «Реквиема» Форе. Азиатов в Оксфорде рассматривали чаще всего как нечто экзотическое, не подходящее под обобщающие определения, однако не все британцы относились к иностранцам одинаково.

В феврале 1974 года я летала домой, чтобы воссоединиться с семьей по случаю Всеисламского саммита, устроенного отцом в Лахоре. Практически все мусульманские монархи, президенты, премьер-министры и министры иностранных дел прибыли туда, представляя тридцать восемь наций, государств: республик, эмиратов, королевств… Поскольку отец призвал участников признать Бангладеш, прибыл и Муджиб ур-Рахман, доставленный на личном самолете алжирского президента Хуари Бумедьена. Это событие — личный успех моего отца, успех для Пакистана. Протянув оливковую ветвь мира Муджибу, отец подготовил возвращение в Пакистан наших военнопленных без многократно обещанных лидером Восточной Бенгалии судебных процессов.

Я вернулась в Англию, окрыленная чувством солидарности наций, — и впервые столкнулась с проявлением расизма.

— Где вы собираетесь остановиться в Англии? — процедил чиновник службы иммиграции, изучая мой паспорт.

— В Оксфорде, — вежливо ответила я. — Я учусь в Оксфорде.

— Оксфорд? — нос его сморщился, губы скривились. Начиная раздражаться, я полезла за студенческой карточкой.

— Бхутто, — презрительно буркнул он. — Мисс Беназир Бхутто. Карачи. Пакистан. А где ваша полицейская карточка?

— Пожалуйста, — я предъявила должным образом продленную полицейскую карточку, которую в Англии должны иметь при себе все иностранцы.

— А как вы собираетесь оплачивать счета в Оксфорде? — этот вроде бы нейтральный вопрос он тоже задал, мягко говоря, снисходительным тоном. Я с трудом подавила желание ответить, что тетрадки и карандаши везу с собой.

— Родители переводят деньги на банковский счет, — ответила я, предъявляя чековую книжку.

Но этот противный тип все держал меня, снова и снова мусоля то мои документы, то роясь в толстой засаленной книге.

— И откуда у паки деньги на образование в Оксфорде, — пробубнил он, отпихивая наконец документы в мою сторону.

В общем, этот мелкий царек и божок своего конторского стула довел меня до белого каления. Еле сдерживая себя, я развернулась на каблуках и рванулась к выходу. Если они здесь так обращаются с дочерью премьер-министра, то чего могут ожидать простые пакистанцы, которые с трудом объясняются по-английски и, к тому же, лишены моей агрессивности?

Отец предупреждал меня о возможных проявлениях расизма задолго до того, как я отправилась в Оксфорд. Сам он впервые встретился с враждебным отношением к себе как к «цветному» в США, еще студентом, когда служащий в одном из отелей Сан-Диего (Калифорния) отказал ему в комнате, приняв за мексиканца.