Дочь Востока. Автобиография - [17]

«Рай простирается у ног матери», — учил нас маульви, приводя заповеди Корана всегда почитать родителей, повиноваться им. Не удивительно, что этой строчкой часто пользовалась мать, чтобы удерживать нас в узде. Маульви учил нас также, что нашим поведением на земле определяется наша судьба в загробной жизни. «Вам придется проследовать над долиной огня по мосту толщиной в волос. Представляете, сколь тонок волос? — И он сокрушенно покачивал головой. — Согрешившие упадут в огонь адский и сгорят, лишь добрые пересекут мост и попадут в рай, где молоко и мед текут, подобно воде».

Молиться меня научила мать. Она относилась к вере весьма серьезно. Где бы она ни находилась, в любом уголке мира, и чем бы ни занималась, пять раз в день она простиралась ниц для молитвы, лицом к Мекке.

Мать моя, как и большинство населения Ирана, шиитка, тогда как остальные в нашем семействе сунниты. Но мы никогда не видели проблем в этом различии. Шииты и сунниты тысячу лет жили рядом и заключали между собою браки, полагая, что сходство между нами слишком велико, чтобы обращать внимание на различия. Главное, что все мусульмане, независимо от течения, секты, покорны воле Бога, верят, что нет Бога, кроме Аллаха, и Мохаммед его последний пророк. Такое определение мусульманина дает Коран, и для нашей семьи это перевешивало все остальное.

Во время месяца мухаррама проводится церемония, посвященная памяти внука пророка, имама Хусейна, убитого в Карбале, в Ираке. Иногда я, вся в черном, сопровождала мать, и мы присоединялись к другим шиитским женщинам. «Слушай внимательно», — шептала мне мать, желавшая, чтобы я вникла во все детали шиитского ритуала, более утонченного, нежели аналогичные процедуры у суннитов. Я не мигая смотрела на женщину, ведущую службу, которая декламировала, описывая трагическую гибель имама Хусейна и небольшой группы его последователей в Карбале, где их окружили и жестоко убили войска узурпатора Язида. Никого не пощадили, даже малых детей. Имаму Хусейну отрубили голову, сестру его, Зейнаб, заставили с непокрытой головой следовать ко двору Язида, где ей пришлось наблюдать, как тиран забавляется с головой ее брата. Однако дух Биби Зейнаб остался несломленным, как и решимость других последователей имама Хусейна. Их потомки, известные теперь как шииты, свято хранят память о трагедии в Карбале.

«Вот плачет дитя, его мучает жажда, — восклицает ведущая церемонию. Голос ее звучит взволнованно. — Чувствуешь сердце матери, сжавшееся от плача ребенка? Вот муж ее скачет к реке за водой. Он нагибается к реке. Он нагибается, чтобы зачерпнуть воды. Гляди, гляди! Воины с мечами набросились на него!..» Ее декламацию сопровождает матам: женщины бьют себя кулаками в грудь. Действие это волновало меня, я часто плакала.

Мой отец стремился ввести свою страну — и своих детей — в двадцатый век. Однажды я услышала, как мать спросила его: «Будем женить детей внутри рода?» Я затаила дыхание, ожидая ответа. «Я не хочу, чтобы сыновья наши женились на кузинах и заперли их в наших стенах. И не хочу, чтобы дочерей наших заживо похоронили в стенах своих домов родственники». Услышав такой ответ, я вздохнула с облегчением. «Пусть сначала завершат образование. Потом сами решат, как им поступать».

Не менее желанной для меня оказалась его реакция в день, когда мать моя впервые одела меня в бурка. Мы ехали в поезде из Карачи в Ларкану. Мать неожиданно вынула из своей дорожной сумки черную вуаль и окутала меня ею. «Ты больше не дитя», — сказала она с грустью в голосе. Она выполнила обычную, освященную веками процедуру, знаменующую взросление дочери семейства консервативных землевладельцев. Я покидала отрочество и переходила в мир взрослых. И мир этот мне показался неприглядным. Теперь все перед глазами расплывалось в темном муаре. Оказалось, что в новом наряде трудно сойти с поезда, ткань сковывала движения. Лишенное свежего ветерка лицо сразу вспотело.

— Пинки сегодня впервые надела бурка, — сообщила мать отцу, когда мы прибыли в Аль-Муртазу. Отец ответил не сразу.

— Не нужна ей бурка, — сказал наконец отец. — Сам пророк сказал, что лучшая вуаль та, что позади глаз. Пусть о ней судят по характеру, по уму, а не по одежде.

Так я стала первой женщиной Бхутто, освобожденной от жизни в постоянных сумерках.

Отец всегда поощрял во мне ощущение причастности к большому миру, хоть я и не всегда одинаково усваивала его уроки. Осенью 1963 года я ехала с ним в его персональном железнодорожном вагоне министра иностранных дел. Он разбудил меня. «Не время спать», — сказал он взволнованно. — Ужасная трагедия. В Кеннеди стреляли». Хотя мне было еще всего лишь десять лет и я мало что знала о президенте Соединенных Штатов, отец держал меня при себе,

получая бюллетени о состоянии смертельно раненного президента Джона Кеннеди, с которым он несколько раз встречался в Белом доме и которого уважал за либеральность взглядов.

Иногда он брал меня, сестру и братьев на встречи с иностранными делегациями, посещавшими Пакистан. Когда он однажды сказал, что мы встретимся с китайцами, я взволновалась. Отец высоко оценивал китайскую революцию и ее вождя Мао Цзэдуна, армия которого прошла через леса и пустыни и разрушила старый порядок в стране. Я была уверена, что один из китайцев и будет Мао, кепка которого, его личный подарок, висела в гардеробной отца. На этот раз я без пререканий облачилась в наряд, привезенный отцом от Сакса с Пятой авеню в Нью-Йорке, где хранились снятые с нас мерки. Но, к моему разочарованию, Мао среди китайцев не оказалось, были лишь премьер-министр Китая Чжоу Эньлай и двое его министров, Чень И и Лю Шаоци, впоследствии сгинувшие в тюрьмах в период Культурной революции.