Дочь Волка - [25]

Сунув тунику под мышку, Элфрун закрыла крышку сундука, но из-за своей тяжести та громыхнула громче, чем ей хотелось бы. Абархильд зашипела на нее и, вырвав тунику у нее из рук, последовала за сыном в полумрак главного зала. Данстен, нахмурив свои светлые брови, распутывал кожаный ремешок. Наконец он встряхнул перевязь и, подхватив меч и ножны, развернулся, чтобы тоже идти за всеми.

– Элфрун.

Это был даже не шепот, а едва слышный обрывок ее имени – …фрун.

Она старалась не смотреть на покрытую струпьями красную рану на левой стороне лица Видиа от брови до челюсти. Абархильд велела ей следить за тем, не начнет ли и она сочиться и стягивать кожу вокруг себя. А еще нужно было наклоняться к покрытому синяками и отекшему лицу егеря и принюхиваться, стараясь уловить запах гниения. Плотно сжав губы, она наклонилась и сделала так, как ей было сказано.

Видиа поднял руку.

– Лежи спокойно. Не разговаривай. – Разговаривать ему наверняка было очень больно. – Не шевели губами. – От сострадания у нее у самой начала болезненно пульсировать левая часть лица.

Он закрыл глаза. Она придвинулась ближе и присела возле него.

– Абархильд готовит тебе какое-то особое лекарство. Готовить его ее научили монахини из Шелля. На это уйдет день или два, но потом ты поправишься. – Элфрун старалась, чтобы это прозвучало как можно убедительнее, но при этом сознавала, что говорит с этим суровым и бывалым мужчиной, как с малым ребенком, и даже поморщилась от такой неуместности.

Все так же не открывая глаз, он кивнул – движение было совсем слабым, но и оно заставило его содрогнуться от боли. А затем он, едва шевеля губами, прошептал что-то невнятное.

– Прости, – сказала она. – Прости, Видиа, но я тебя не слышу.

Тогда он открыл свои темные, с нездоровым блеском глаза; расширенные зрачки смотрели на нее, как две черные дыры. Он попытался снова, и на этот раз ей показалось, что она его поняла.

– Сетрит? – Это она ожидала услышать от него меньше всего. – Хочешь, чтобы я ей что-то передала? Хочешь, чтобы я привела ее к тебе? – Не дожидаясь ответа, она вскочила на ноги, обрадовавшись возможности сделать что-то действительно полезное.

Дождь уже разошелся вовсю. Она бежала босиком через двор и дальше по тропинке через заросли крапивы к жилищу Луды, чувствуя, как грязь просачивается между пальцами ног. К счастью, в дом ей заходить не пришлось. Сетрит в подоткнутой юбке была в курятнике; один ее брат, самый маленький, висел, замотанный в тряпку, у нее на боку, а второй ковылял позади нее с корзинкой для яиц.

– Как он?

– Я не знаю, чего он хочет. Но он назвал твое имя. И я думаю, что он умирает.

Лицо Сетрит скривилось в недовольной гримасе. Намокшие под дождем волосы казались теперь темнее.

– Почему он не мог умереть сразу? Зачем так тянуть с этим?

– Слушай, ты идешь или нет?

– Как я могу пойти? – Она окинула взглядом детей и пожала плечами. – Я должна собирать яйца и присматривать за этими мальцами. Если я просто так уйду, мать убьет меня.

– Я прослежу за ними. – Элфрун протянула руки к ребенку, висевшему на перевязи на бедре у Сетрит, но та отвернулась.

– Нет, я не пойду, – бросила она через плечо. – Чем я ему помогу? А ты вообще уверена, что он мое имя произнес?

– Думаю, да. – Но на самом деле – нет. Уверенности в этом у нее не было. – Неужели тебе все равно? Он позвал тебя по имени! И мне кажется, он умирает. Как ты можешь не пойти?

– Уходи отсюда. Пока не вышла моя мать и не выпорола меня. Или и того хуже – пока не вышел отец. – Сетрит снова скорчила недовольную гримасу.

Потрясенная Элфрун уставилась на нее, но девушка уже отвернулась и, присев, стала свободной рукой шарить под колючим кустом боярышника в поисках случайно оказавшегося там яйца. Маленький братишка у нее на бедре хватал ее за мокрые пряди волос, и она пошатывалась, рискуя потерять равновесие.

14

Он спускался с пустынного нагорья по извилистой тропе, и солнце у него за спиной уже скрылось на западе за гребень холма. Тропа была утоптанной и глубокой, и можно было не сомневаться, что зимой именно по ней стекает вода; но сейчас было позднее лето, и на ней была лишь сухая белая пыль и камешки, хотя для задубевших подошв его босых ног было уже все равно, идет он по гладкой или по неровной поверхности. Последние несколько недель все было в порядке: Финн следовал своим инстинктам и советам случайно попадавшихся ему на пути людей, блуждая среди этих малонаселенных холмов, составлявших собой гряду Линдси. Они отделяли побережье от затопляемой во время паводка долины большой реки, которую местные называли Трент – «нарушитель границ». Никто не спустил на него собак, никто не попытался его ограбить – впрочем, для этого еще было достаточно времени. Его котомка легчала, а небольшой кошель с серебром тяжелел. Но не только он: багаж важной информации также пополнялся.

Он гадал, расскажут ли монахи и крестьяне в Лауте ту же историю, которую он слышал все лето: что людям мерсийского Линдси не хватает хорошего предводителя, и длится это уже на протяжении целого поколения. Что растущее могущество Уэссекса на юге отвлекает внимание правителей Мерсии от северо-восточной провинции, которая никогда не забывала о своем прошлом, хотя всем известно, что ее вечно по очереди перетягивали на свою сторону то нортумбрианцы, то мерсийцы. Что сами эти правители расслабились и самоуспокоились, поскольку основные их земли расположены далеко на западе. Сам Финн считал этот уголок Мерсии переспевшей сливой, готовой упасть с ветки: издали она казалась сладкой и привлекательной, но подойди поближе, и увидишь червоточины и услышишь жужжание ос, дерущихся за желанный липкий приз.