Дочь викинга - [131]

Руна изумленно покачала головой.

– Но ты не одна из них!

– Это правда. – Принцесса грустно улыбнулась.

– Тогда почему ты хочешь там поселиться? Почему?

На этот раз Руну остановили слова Гизелы, а не ее жесты.

– Ты ведь позаботишься об Арвиде, правда? Ты о нем позаботишься? В каком-то смысле он скорее твой сын, чем мой.

В ее голосе звучала такая мольба, что Руна не могла с ней спорить. Северянка молча кивнула.

Они вместе вошли в дом. Гизела склонилась к Арвиду, но не стала брать ребенка на руки, а только провела ладонью по его голове и, отдернув пальцы, поднесла их к груди, словно пытаясь сохранить запах малыша, это бесценное сокровище.

– Я поступаю так не только ради себя, – сказала она. – В первую очередь я поступаю так ради него. Я стала для вас обузой, и, пока я буду рядом с тобой, тебе придется заботиться обо мне. О нас обоих. Без меня тебе будет легче. И ему тоже. – Гизела вздохнула. – Можешь назвать меня трусливой и слабой. Да, я не погибла после того, что сотворил Тир, и родила Арвида. Но это ты пробудила его к жизни, а не я.

В тот день, когда они пошли в монастырь, выпал первый снег. Их шаги по белым дорогам были легкими. Девушки ступали мягко, почти не оставляя следов. Пока монастырь не показался на горизонте, Руна шла впереди, затем они с Гизелой поменялись местами. Арвид остался у Одинги, и принцесса была рада, что уже попрощалась с ним.

Расставание с Руной было тихим, как и их шаги. Они больше не перемолвились и словом, только смотрели друг на друга, вспоминали все хорошее и плохое, что с ними приключилось. Они думали о холодных водах Эпта и моря, о первом разведенном в лесу костре, о жестком мясе и о рыбе с большим количеством костей, о сладких плодах, о темницах Руана и Лана, о пожаре, о Тире, о смерти, обо всех тех смертях, и о жизни, и о рождении Арвида, и о его первом крике.

А потом девушки обнялись. Руна и Гизела так часто прижимались друг к другу, когда им было холодно или страшно, но еще никогда они не обнимались. Теперь же их объятья были долгими и искренними, и, когда Гизела отстранилась, она поняла, что больше никого не сможет так обнять.

Гизела так и не заставила себя посмотреть Руне в глаза, она глядела на ее амулет. И только когда северянка отвернулась и пошла прочь по белому снегу, когда ее темная фигурка исчезла, растворилась в этой белизне, Гизела направилась к монастырю.

Все оказалось намного проще, чем она ожидала. Принцесса солгала о своем происхождении, но рассказала правду о своих умениях. Ей поверили. Ее руки свидетельствовали о том, что ей приходилось тяжело трудиться, но ее тело явно было не создано для крестьянской работы. Было видно, что ей суждено искупить первородный грех молчанием, постом и молитвой, а не трудом в поте лица своего.

Гизела сказала, что она монахиня из монастыря Сент-Аман в Руане, рассказала о том, что творилось в городе, когда его захватил Роллон, о том, как бежала оттуда и не решилась вернуться.

Монастырь, посвященный святому Амброзию, был довольно большим. По приказу Роллона его стены отстроили заново, но монахинь тут было мало, всего семеро. Две из них были слепыми и старыми, и потому они не могли восстановить это сооружение во всей его красе.

Гизела вновь показала сестрам свои руки. Да, она не должна искупать свои грехи тяжелым трудом и все же готова пойти на это, чтобы монастырь вновь сделался символом святости…

Оказавшись в монастыре, Гизела первым делом написала письмо своей матери, Фредегарде, полагая, что та все еще находится в монастыре в Шелле. Гизела сообщила, где она, но не упомянула о том, при каких обстоятельствах тут очутилась. Она намекнула на то, что их план сработал, и заявила, что хочет остаться в монастыре.

Пока что у принцессы не было возможности отправить матери это письмо, но девушка все время носила его с собой. Оно стало для нее напоминанием о том, что со временем все войдет в свое русло. Все наладится. Все будет так, как и хотела Фредегарда.

Когда настала весна, в монастырь постучались монахи из Западно-Франкского королевства. Они направлялись в Руан, чтобы вернуть реликвии, утраченные во время разграбления епархий. При этом братья хотели выполнить поручение Фредегарды и расспросить жителей монастырей о Гизеле и об Эгидии.

Все эти месяцы Гизела ни разу не плакала, не разрыдалась она и сейчас. Принцесса упала на колени и возблагодарила Господа и добрых братьев, подаривших ей возможность передать матери весточку. Сообщить ей о том, что она еще жива, что все обернулось к лучшему. По крайней мере, передавая монахам письмо, которое она так долго носила с собой, Гизела думала, что это так.

И только когда братья покинули монастырь, в душе принцессы вновь вспыхнула боль: ее мать узнает, что с ее ребенком все в порядке, Гизеле же оставалось только надеяться на то, что Руна позаботится об Арвиде.

Несколько недель спустя принцесса получила ответ – и не только. С тех пор Фредегарда постоянно посылала в монастырь серебро, ткани, еду, разнообразные подарки, полученные ею от короля. Она часто просила дочь приехать к ней в Шелль, но Гизела упрямо отказывалась, отвечая, что ей по душе новая родина, дарованная ей Господом. На самом же деле она чувствовала, что остаток жизни проведет в одиночестве. Не здесь был ее дом, ее родина. И все же Гизела не хотела встречаться с матерью, все еще видевшей в ней маленькую, беспомощную девочку. Как рассказать Фредегарде о том, что с ней случилось? Как умолчать об этом?