Дочь Великого Петра - [84]

Степкой, несмотря на почтенный уже возраст, звал его до самой смерти и отец князя Сергея Сергеевича. Терентьич был предан всему роду князей Луговых, как верная собака. Он жил жизнью их сиятельств, радовался их радостям и печалился их печалями. За князей Луговых он был готов пожертвовать жизнью и перегрызть горло всякому, кто бы решился заочно отозваться о ком-нибудь из них с дурной стороны.

Степенно, твердым, хотя и старческим голосом, поклонившись князю поясным поклоном, Терентьич произнес:

— С добрым утром, ваше сиятельство.

— Здравствуй, Терентьич, здравствуй, — весело встретил его князь Сергей Сергеевич, — ну, что скажешь?

Старик начал обстоятельный доклад о произведенных вчера работах и о намеченных на сегодня. Князь внимательно слушал, изредка затягиваясь трубкой и выпуская изо рта громадные клубы дыма, расстилавшегося в синеве прозрачного утреннего воздуха.

— Все, значит, идет хорошо… — заметил он, когда управитель кончил свой доклад.

— Все благополучно, ваше сиятельство…

Терентьич замолчал. Молчал некоторое время и князь Сергей Сергеевич.

— Не будет ли, ваше сиятельство, каких-либо приказаний? — нарушил наконец молчание Терентьич.

Князь вздрогнул и снова на некоторое время оставил этот вопрос без ответа, сделав сильную затяжку трубкой. Затяжка эта была последней, трубка захрипела и погасла. Князь Сергей Сергеевич тряхнул головой, как бы отгоняя от себя назойливую, мысль и, наконец, произнес:

— Вот что, Терентьич, сбей-ка народ в парке… Надо будет очистить место, где стоит старая беседка.

— Ваше сиятельство… — с мольбой в голосе осмелился перебить князя старик.

— Да и самую беседку отворить и вычистить надо всю, внутри и снаружи… — продолжал князь, не обратив, видимо, внимания на возглас Терентьича. — Слышишь?..

Князь Сергей Сергеевич, отдавая это приказание, не глядел на Терентьича. Когда же, не получая долго ответа, он взглянул на него, то увидел, что старик стоит перед ним на коленях.

— Что такое? Что тебе надо?..

— Ваше сиятельство, послушайте старика, пса вашего верного, не делайте этого…

— Что за вздор! Не век же самому лучшему месту парка быть в запустении и не век же стоять этой красивой беседке без всякой пользы и только нагонять страх на суеверных…

— Не губите себя, ваше сиятельство, — продолжал, стоя на коленях, умолять старик.

— Встань, не глупи… Стыдись, ты стар, а веришь всяким бабьим россказням… Вот увидишь сам, что в беседке не найдется ничего, кроме разве какого-нибудь хлама…

— Ваше сиятельство!.. — попробовал было снова начать свои убеждения Терентьич, но князь рассердился.

— Встань, говорю тебе, и делай, что тебе приказано… Я не люблю ослушников.

Старик покорно встал с колен и произнес лаконично:

— Слушаю-с, ваше сиятельство.

— Так-то лучше, ступай и прикажи начать работы сейчас же, — сказал князь.

Старик пошел, но при уходе бросил на молодого князя взгляд, полный искреннего сожаления. На его светлых глазах блестели слезы. На князя Сергея Сергеевича эта сцена между тем произвела тяжелое впечатление. Он стал быстро ходить по террасе, стараясь сильным движением побороть внутреннее волнение. Он, однако, решился во что бы то ни стало поставить на своем. Препятствие, в виде неуместного противоречия Терентьича, еще более укрепило его в этом решении. Он стал с нетерпением ожидать прибытия в парк рабочих.

Время шло, а рабочие не являлись. Он уже взялся за звонок, стоявший на столе, чтобы позвать лакея, как последний появился на пороге двери и доложил его сиятельству о приходе отца Николая. Отец Николай был священник церкви села Лугового.

Это был тоже один из древних старожилов княжеской вотчины. Более полувека уже священствовал он в сельской церкви и считал себе лет под девяносто. Он давно овдовел и был бездетен. Жизнь вел чисто монашескую и возбуждал в своей пастве к себе не только уважение, но и благоговение. Небольшого роста, с редкими, совершенно седыми волосами на голове и такой же редкой бородкой, в незатейливой крашеной ряске, он по внешнему своему виду не представлял, казалось, ничего внушительного, но между тем при взгляде на его худое, изможденное лицо, всегда светящееся какой-то неземной радостью, невольно становилось ясно на душе человека с чистою совестью и заставляло потуплять глаза тех, кто знал за собой что-либо дурное.

— Глаза «батюшки», светло-карие и блестящие, глядели прямо в душу, — говорили крестьяне, — и ничего-то от них укрыться не могло.

«Провидец», — прозвали его не только в Луговом, но и далеко в окружности.

Из Тамбова приезжали молиться в церковь села Лугового и получить благословение, совет и утешение от отца Николая. Бывали случаи, когда он отказывал в них приезжавшим к нему и всегда за тем открывалось за этими лишенными благословения отца Николая какое-нибудь очень дурное дело.

К его-то помощи и прибег Терентьич для вразумления молодого князя. Старик прямо с барского двора погнал что есть духу свою лошадку на село и явился пред лицо маститого «батюшки». В коротких словах передал ему Терентьич об отданном молодым князем страшном приказании и со слезами на глазах просил отца Николая сейчас же пойти вразумить его сиятельство не готовить себе и своему роду погибель. Отец Николай, конечно, знал о проклятии, переходящем из рода в род князей Луговых, относительно неприкосновенности беседки, стоявшей в глубине парка, и вместе с другими верил в возможность несчастия, грозившего ослушнику прадедовской воли.