Дочь Великого Петра - [132]

Это же свойство было и в характере ее сына. Эгоист с головы до ног, он готов был на всякие жертвы для достижения намеченной цели, лично ему желательной, и не пренебрегал для того никакими средствами, памятуя правило своих воспитателей — отцов иезуитов. Все, что не касалось его «я», будь это самое близкое ему существо, не имело для него никакой цены. Равнодушно, вследствие этого, простился он с матерью, не зная хотя ее намерения уйти в монастырь, но все же осведомленный ею, что они прощаются надолго. Новая жизнь, открывавшаяся перед ним, интересовала его, он знал, что положение его более чем обеспечено, дальнейшие жизненные успехи зависели всецело от него — в ком же была ему нужда? Ни в ком, даже и в матери — «любовнице жида», так он осмеливался не только мысленно, но даже однажды в лицо несчастной женщине называть ее.

Таковы были смутные, отрывочные воспоминания графа Иосифа Яновича Свянторжецкого о времени нахождения его под крылом его матери.

Встреча вскоре после отъезда последней из Петербурга с княжной Людмилой Васильевной Полторацкой, подругой его детских игр, пробудила в нем страстное, неудержимое желание обладать этой обворожительной девушкой. Он пошел быстро и твердо к намеченной цели и, как мы видели, был накануне ее достижения. Княжна увлеклась красавцем со жгучими глазами и грациозными манерами тигра. Она уже со дня на день ждала предложения. Граф тоже был готов со дня на день сделать его.

Какое-то странное, необъяснимое предчувствие его останавливало, и язык, уже не раз готовый его выразить, говорил, как бы против его воли, другое. Неожиданное обстоятельство вдруг изменило совершенно отношения графа Свянторжецкого к княжне Полторацкой.

Однажды, в один из очаровательных вечерних «приемов», которыми дарила княжна поочередно своих поклонников, граф Иосиф Янович Свянторжецкий дошел до полного любовного экстаза, и страстное признание и предложение соединить навек свою жизнь с жизнью любимой девушки было уже им начато. Княжна Людмила благосклонно слушала, играя кольцами и браслетами, в обилии украшавшими ее прелестные ручки. Вдруг восторженный взор графа, созерцавшего кумир души своей, остановился на ноготке безымянного пальца правой руки княжны Людмилы. Граф чуть не вскрикнул. Вся кровь бросилась ему в голову. Картина из детской жизни его в Зиновьеве предстала перед ним с поразительною ясностью. Полный страсти и огня любовный монолог был прерван.

Граф смотрел на сидевшую перед ним девушку мрачным, испытующим взглядом. Княжна Людмила подняла на него свои глаза и вдруг сперва вспыхнула, а затем побледнела. Ее смущение подтвердило еще более нельзя сказать чтобы его подозрение, а, скорее, появившуюся в его уме уверенность. Княжна, впрочем, только на минуту казалась растерявшейся, она оправилась и спросила равнодушным тоном:

— Что с вами, граф? Или вы испугались, не завлек ли вас очень далеко полет вашей фантазии?

В последней фразе даже слышалась явная насмешка. Это взбесило графа.

— На этот раз, пожалуй, вы правы, княжна, — с неслыханною ею до сих пор резкостью тона отвечал он.

Княжна Людмила Васильевна смерила его с головы до ног надменно-ледяным взглядом.

— Я очень рада, — сказала она, — потому что, признаться, ваши разглагольствования подействовали на меня усыпляюще… Вы сделаете мне большое удовольствие, если освободите меня от них хоть на сегодня.

— Я могу вас освободить и от своего общества.

— Если только на сегодня, то я вам буду только признательна, — кокетливо-лениво сказала княжна.

Граф тоже овладел собой. Обострить сразу отношения не было в его намерениях. Резкость сорвалась с его языка под влиянием раздражения.

— У меня, княжна, бывают изредка головные боли, наступающие мгновенно… Вот причина моего сегодняшнего поведения, прошу извинить меня.

— Не приказать ли дать вам спирт? — участливо и уже совершенно другим тоном спросила княжна.

— Благодарю вас, несколько часов безусловного покоя дома, и болезнь проходит.

— И давно это с вами?

— С детства…

— Вы бы обратились к врачам.

— Я не верю им.

Граф встал. Почтительно поцеловал он руку молодой девушки, получил ответный официальный поцелуй в лоб и уехал.

«Это не княжна Людмила! Это Таня!»

Вот блеснувшая в его голове мысль, заставившая его прервать полупризнание. На безымянном пальце правой руки сидевшей перед ним в грациозной позе девушки он заметил неправильно растущий ноготь и вдруг с особенной ясностью ему вспомнился эпизод из его жизни мальчиком в Зиновьеве.

Ему живо представилась маленькая Таня Берестова с завязанным безымянным пальчиком на правой руке. Играя в саду, она нечаянно наколола палец о шипы росшего в изобилии в Зиновьеве махрового шиповника. Отломившийся шип ушел под ноготок, и хотя был вскоре извлечен, но пальчик продолжал болеть и сделался так называемый ногтеед. Он, Ося, часто и дома обсуждал с княжной Людмилой могущие быть последствия болезни для ноготка Тани.

— Мама говорит, что ноготь сойдет и потом вырастет другой.

— Точной такой же? — допытывался он.

— Да, мама говорит только, что надо быть осторожной, так как может вырасти новый неправильно.

— Надо сказать об этом Тане.