Дочь - [162]

Когда я вернулась домой, мне Ольга сообщила, что приезжал господин, с ним еще двое. Господин назвал себя капитаном Макензи и сказал, что был в Москве, виделся с моим братом Сергеем и привез мне от него поручение.

— Ну и что же? Ты узнала, когда он приедет, его адрес? — спросила я.

— Нет…

Я рассердилась:

— Но как же так? Мне это так важно!

— Да ты меня выслушай, Саша, — спокойно перебила меня Ольга, — я не расспрашивала этого господина, потому что и он, и те, кто с ним приехали, показались мне очень подозрительными.

Прошло недели две. Было часов 9 утра. Я сидела в своем маленьком домике за письменным столом, писала. Веста лежала у меня в ногах. Вдруг она свирепо зарычала, поставила шерсть дыбом и бросилась к двери. Почему–то я испугалась. Встала и быстро повернула ключ в двери. Стук.

— Кто это?

— Я продавец персидских ковров, хочу показать их вам.

— Мне не надо ковров, да и денег у меня нет.

— А вы только посмотрите… Если не хотите покупать, не надо… — Торговец коврами говорил по–английски с русским акцентом. Застучала наружная ручка двери, торговец, видимо, пробовал ее открыть. Дверь трещала, сыпалась сухая краска. Я выдвинула ящик, достала револьвер, взвела курок. Веста, стоя у порога, рычала. Все внутри у меня дрожало; я молча выжидала, не спуская с двери глаз. Но вдруг исчезло напряжение, Веста отошла от порога, дверь уже больше не сотрясалась, слышен был шум подъезжавшего автомобиля. И через несколько минут Ольга была уже у двери и звала меня.

— Саша, Саша, отопри! Уехал капитан Макензи! Тот самый, который на днях приезжал, якобы с поручением от твоего брата Сергея! Это же был он!..

— Макензи… уехал… что случилось? — И не успела я спросить, как вижу, что посреди двора стоит грузовик. Это наш мясник со своим помощником привезли нам мясо.

Громадная черная машина с тремя мужчинами — я заметила, что один был с бородой и в картузе, — быстро катила вниз по дороге, под гору.

— Скорей, скорей, звонить в полицию! — Но полиция за 17 миль! Пока дозвонились, пока полиция поняла, в чем дело, а быть может, и не поняла и не поверила нашему рассказу, капитан Макензи, он же персидский торговец коврами, он же товарищ коммунист, со своими спутниками был уже далеко.

СМЕРТЬ ИЛЬИ ЛЬВОВИЧА

Жизнь — сон, смерть — пробуждение.

Л. Толстой

Мой брат Илья умирал в нью–хейвенской больнице.

Он сильно страдал от боли в печени, задыхался. Постепенно это сильное большое тело разрушалось, разъедаемое раком. Он был один. Надя, его жена, жила в Нью—Йорке и только изредка навещала его.

Я старалась приезжать к нему как можно чаще. В Нью—Хейвен мне было ближе ездить, чем в Саутбери, где жил мой брат. Он всегда трогательно радовался моим приездам.

— Саша, — как–то сказал он мне, — ты уже не можешь мне помочь жить, помоги мне умереть. Сначала трудно было, — продолжал он, — вот жил, надеялся, что заработаю изобретением одним, получу деньги. Посадил фруктовые деревья, ждал, когда плодоносить будут, а теперь ждать от жизни нечего — надо умирать. Все думаю, перед кем я был виноват в жизни, и у всех у них мысленно прошу прощения. Очень виноват перед… — И он мне рассказал целую историю. — Если когда–нибудь встретишь этого человека, скажи ему, попроси простить меня.

Диктовал мне письма всем родным… прощальные, и тоже у всех просил прощенья.

Как–то раз я приехала, а он радостный такой.

— Саша, новое занятие себе придумал, — сказал он. — Жить я уже не буду. Себе желать ничего не могу. Так вот я и придумал. Я теперь всех перебираю близких и думаю о том, что каждому из них нужно, чего бы я для каждого из них пожелал, и вот лежу и думаю. — По–видимому, он не хотел говорить слова «молился». Мысли, слова выросли для него, превратились в его святая святых, которой касаться надо было бережно, осторожно.

В другой раз он мне сказал: «Знаешь, Саша, на меня страшное впечатление призвела смерть Семена» — Семен был друг детства моих старших братьев, крестник моей матери, и всю жизнь, до революции, Семен был у нас поваром. Он умер в Ясной Поляне от рака печени. Умер с ропотом, со страшным душевным страданием, не смирившись.

— Я должен смириться, принять как посланное… В другой раз я пришла к нему, он был очень расстроен.

— Слушай, — сказал он. — Сосед, слышишь? Вот так продолжается часами, днями. Иногда среди ночи криком кричит. Тяжко…

— О Господи, Господи! — раздавалось в следующем отделении. — Господи, я не хочу умирать. Не хочуууу! — Голое повышался до крика, затем снова понижался. — Подумать только… Такая красивая машина, только что купил погребец, холодильник… И мы едем с женой во Флориду… Взяли провизию, кофе в термосе… А там солнце, тепло, пальмы, море… Мы ходим в одних купальных костюмах по пляжу… Ах, как жжет солнце… — И вдруг снова крик: — Не хочууу, доктора, позовите доктора!

Иногда он затихал, но ненадолго, и снова начинал кричать:

— Проклятие, проклятие… — Голос прерывался стонами, дрожал. — Почему Бог такой злой… Я не хочу умирать. Мы только что собрались. Ах, если бы знали, какая у нас машина… Купили для Флориды.

— Бедный, — говорил Илья, — бедный, как Семен повар, не может смириться!