Дочь солдата - [49]
Петр Петрович, тот ничем не выдал, что доволен, как ее, Верку, отличили в колхозе.
Ну-ка, шесть трудодней премия!.. Похоже, телята сами поправились, так вы судите? Петр Петрович, откровенно, кто же тогда по совету Наташи траву раствором соли поливал, чтобы телята поедали ее с аппетитом? Кто чемерицу дергал — пусть духа ее не остается на территории телячьей санатории! Правда, дергал и Яша-Алитет, да разве это что-нибудь меняет?
А к чему вы разговор завели, что у вас три комнаты, живете вы одиноко?
— Между прочим, я тоже солдат…
Да что, ей, Верке, это неизвестно? Странно, за кого вы меня принимаете.
— Я храню твои фиалки, Вера. Помнишь?
— Вот это забыла. Но фиалки ведь были без корешков. Для гербария не годятся. Зачем их хранить?
И лежала на столе Веркина трудовая книжка, и Петр Петрович краешком глаза на нее не глянул.
И оттого варенье ваше, Петр Петрович, право, было с горчинкой…
Глава XXII. Сенокос в Суземе
Колеса пригибают кусты. Телегу и вместе с ней Верку подкидывает на корневищах деревьев. Звенит закопченный котел, бренчат косы, обернутые мешковиной. И шумят серые осины, смыкаясь над дорогой сучьями…
Все, кто отправился на лесной покос, — впереди, голосов не слышно. Потому что Рекрут — лентяй, спит на ходу. Верке жаль подстегнуть его кнутом. Это ж Рекрут! На нем она приехала в Светлый Двор зимним январским вечером.
И тети нет — уехала в город.
Без тети Домна дала себе волю.
Избу подметать, перемывать кринки, ставить самовар, щипать на огороде горькие перья лука, которые бабка любит толочь с солью и макать горячим пирогом — всюду Верка. Поиграть некогда.
Домна же печет для Верки шаньги, носит по утрам на выгон в горшке, укутанном фартуком, горячий гороховый кисель.
— Ешь, ласынька, не осуди старуху. Сироту приголубить — святое дело.
Верка не предупредила Домну, уезжая на сенокос в сузем. Ну ее! Темная душа… А Наташа отпустила без разговоров: «Проветрись, одна управлюсь».
Верка решила все-таки погонять Рекрута. Чего он, в самом деле, издевается, что ли!
Хвать-похвать — нет кнута. Задумалась и нечаянно обронила где-то.
Верка дергала вожжами, замахивалась на Рекрута — мерин скашивал на нее радужные зрачки и нахально не прибавлял шага. Ну, погоди же, лентяй! Спрыгнув с телеги, Верка сломила ольховый прут. Рекрут, завидя погонялку, поставил уши торчком и резво наддал рысью.
— Стой!
Телега уносилась от Верки, прыгала по колоднику, грозя опрокинуться. Упал кузовок с пирогами, связка грабель.
— Варвар! — затопала Верка. Новый прут полетел в кусты.
И Рекрут-варвар как ни в чем не бывало остановился, позволил нерасторопной вознице собрать и уложить, что упало, и самой забраться на телегу.
Косари были уже на виду.
Косарей трое: дядя Паша, его жена Алевтина и Петр Петрович, слывший в колхозе за хорошего косца и немало гордившийся этим. Компания: Маня и Верка, Леня и Веня — получила задание ворошить и сгребать сено, кашеварить у костра.
На место прибыли за полдень. Лесные пожни Вараксы не что иное, как топкие низины посреди дикой трущобы, вдоль медлительного ручья с темной, как густо заваренный чай, водою, настоенной на корневищах елей.
К одной ели притулилась избушка. Будто на едоме… Дядя Паша, согнувшись, протиснулся в избушку через проруб в стене, который в равной степени можно было принять и за окно и за дверь.
— Сойдет, нары-то целы… Дородно!
Лошадь распрягли, стреножили и пустили пастись. Ребята захлопотали, устраивая костер, взрослые разобрали косы.
Трава на поженках, густая и высокая, по пояс, терпко пахла. Ноги косарей вязли, под сапогами чавкала ржавая грязь, подернутая синей пленкой.
— Болотина! Ничего, сойдет и такая трава, — покрякивал дядя Паша, широко взмахивая блестевшей звонкой косой и приседая.
— Почитай, с войны здесь сено не ставили, — отозвалась мягким грудным голосом тетя Валя. — Сенцо здесь — хвощи да осока, а зимой и такое скоту подай, все не солома.
Веня долго пропадал в лесу, приволок на плече сухостойную елку и восторженно сообщил:
— Черники… как посеяно. Айда в лес!
Губы у Вени синие, словно чернила пил, перемазаны ягодами.
Верке такой лес был страшен: бурелом, мох, черные ели, сыро, как в погребе. Ей померещилось, что из-за кустов рыжеватого можжевельника сверкают жгучие звериные очи. Нет, это блестят листья маленькой березки, поймав, как в ладоши, солнечный луч…
Она побежала вприпрыжку на пожню.
Косари успели пройти по три ряда. На пожне серели рыхлые валы. Обнажилась от травы черная земля. Косари, возвращаясь к лесу, разбивали валы, чтобы трава сохла скорее. Они разметывали траву черенками кос.
— Тетя Валя, можно покосить вместо вас? — подскочила Верка. — Я сумею, увидите.
Спрятал усмешку в бороду дядя Паша, снял очки Петр Петрович…
Со стороны глядя, косить — сущий пустяк. Коса знает, что делать. Всадить ее с размаху в траву, провести — вж-жик! Выставить правое плечо вперед, сделать короткий шажок, чуть присесть на полусогнутых ногах, чтобы захватить прокос пошире и — опять правое плечо вперед, левое назад: вж-жик! Знай маши — всех-то забот!
Верка и махала косой, и приседала, и плечо выставляла, как следует… А у Петра Петровича почему-то раздавались усы, тетя Валя выговаривала со стоном: «Ой, умру и не встану».
