Дочь солдата - [42]
— Чья? — справился ветеринар у Потапова. — A-а… Теребова? Николая Ивановича? Слышал о нем, как не слышать.
Родион Иванович помялся.
— А это не того? Не опасно?
— Примем меры, — заверил ветеринар. — Еще и еще осмотрю я телят, проведу обработку, потом решим. Одно твердо заявляю: телята переболели легко, сейчас здоровы, карантин у них на исходе. Но для страховки неделю на выгоне ты будешь за ними приглядывать, — обратился он к Наташе. — Говорю вам: поправятся. Но — уход и уход. Уход и усиленный рацион. Если что — на ящур я телят не спишу, не имею права, раз они здоровы. На этом и кончим.
На выгон их привезли в телеге. Дядя Паша обнес выгон изгородью. Вместе с Леней и Наташей они поставили шалаш-закут для телят, нарубив в лесу хвои и жердей.
И еще — вкопали под черемухой скамью из белых березовых кругляшей. Это, чтобы Верке сидеть.
Сиди теперь! Теперь — никуда, по рукам и ногам связали ее телята.
Ненавистна Верке изгородь. От всего света заслонила. За ней — узенький, тесный мирок. Он Верку не устраивает.
— У-у, одры! — Верка стукает кулачком. Она лежит в траве. Жарко. На ней одни трусы, красные, в белый горошек.
Телята поднимают свои мордочки на голос сердитой хозяйки. Опять опускают. Тощие, лопоухие, голенастые. Они мотают хвостиками, отгоняют слепней.
Сами… ну, до чего расхудющие!
Верка готова от них — хоть в воду, вниз головой.
И вода — вот она. Посреди загороды. Лужа. Темная. Отражаясь в ней, сонно дремлет белое пухлое облако. Лужу, по-деревенски, называют так — «курпага». Мутная вода подернута ряской. Мокнет черная коряга, похожая на осьминога. Скользят верткие водомерки по воде, как по льду на коньках. Выставив из воды кончики брюшков, застыли гладкие плавунцы. Они вредные: Верка поймала одного, он как укусит в палец!
Всех-то Веркиных владений — огороженный участок луга, эта лужа-курпага и шестеро телят. Торчи тут с восхода до заката! Под тетиным зонтиком…
Тетя в первый раз пришла сюда с Веркой. И отдала свой зонтик.
— Береги себя, детка. На зонтик, чтобы головку не запекло…
Милая тетя, она надеется: здесь Верке будет хорошо! Не Верка ли пускала слезы в три ручья из-за телят? Да, но из-за каких! Не из-за этих же доходяг…
У Верки ноздри раздуваются.
— Жуйте клевер, бездельники. У-у, бессовестные! Я за вас стану поправляться? Как дам вот, как дам…
Верка встала и обошла лужу стороной.
И вернулась к телятам с полпути.
— Жарко? И мне тоже, и я иду купаться. В-вот!
Выкупалась в Зимогоре. Безо всякого удовольствия. Одной купаться — радости мало.
Позагорала бы на берегу, да комары и мухи одолевают…
Ску-учно!
Чтобы время убить, отправилась вдоль по берегу озера. Дошла до протоки, которой Зимогор сообщается с другим, вовсе глухим, суземным озером, постояла на дряхлом бревенчатом мостике и поплелась обратно.
— Сирота ты горькая-горемычная, нет у тебя ни роду, ни племени, — вспомнилось Верке, как о ней говорит бабка Дома.
А раз сирота — тебе и телят пасти…
Колючим взглядом повела Верка исподлобья — лес, все один лес. Комары где-то ноют надрывно и жалобно. Шуршат по палой хвое мурашики лапками. Неподвижен густой от болотистых испарений воздух. Пустота. Никто не видит. Верка озираясь, оттянула резинку трусов. Синеет у ней на бедре пятизначная цифра — клеймо лагеря смерти.
И слюнями Верка клеймо потерла, и в кровь его исцарапала ногтями.
Навечно, на всю жизнь клеймо: не сотрешь.
И ни роду нет, ни племени…
Долбит дятел железным клювом в дерево, гулко раздается окрест:
— Нет! нет! нет!
Закусив губу, Верка схватила сук, валявшийся на тропе. Била, била им, чтобы сорвать боль, била, била по трухлявой валежине, пока ее не исколотила в клочья, пока сук не сломался пополам.
И обессиленная уткнулась она пылающим лицом в ладони, задрожали от рыданий узкие плечики.
Между тем оставленные без надзора телята забрели в лужу. Купаться.
Дно илистое. Телята увязли. По уши. Все шестеро: Минька-умница, Хилька-герой, пестрая, точно сорока, Зорька, белая недотрога, пугливая Снежинка, рыжая Веснушка и маленькая Звездочка. После зноя очутиться в воде, конечно, приятно. И одры дружно посапывали носами, тугими, как резина.
Но не спохватись Верка, не прибеги к ним вовремя на выручку — ничего удивительного, что и утонули бы они, глупые.
— Одры-ы! — завопила Верка. И с вицей ринулась в лужу выгонять своих подопечных.
И — на, тоже увязла…
И над подернутой у берегов ряской, взбаламученной водой курпаги стало возвышаться семь буйных головушек.
Замычал Хилька: вода подошла ему под ноздри. Запускал Хилечка пузыри. Тогда все телята подняли отчаянный рев. И их засасывало в тину.
С трудом вытаскивая ноги из жидкого вязкого дна, Верка вылезла на берег.
— На помощь!
Ласточки реют у самых облаков, — они, что ли, помогут? Шмели гудят на контрабасах, ползают по цветам. И от них не жди подмоги. И Наташа далеко…
Что делать?
Остается — самой браться за дело. А бациллы? Думаете, Верка их не боится? Они ей представляются этакими запятыми с жирными, вертлявыми хвостиками. Они прилипчивые, пристанут — не отстанут. И потому Верка, по совести говоря, телят кормить — кормила, поить — поила, но чтобы пальцем их, хоть мизинчиком тронуть, приласкать, шерстку погладить — ни за что. Погладь, а бациллы тут как тут.
