Дочь Шидзуко - [49]

Юки раскрыла альбом где-то на середине и увидела рисунок: парк, у фонтана маленькая девочка в соломенной шляпке кормит голубей, длинная розовая лента шляпки развевается по ветру. Юки почти физически ощутила легкое прикосновение этой ленты к шее. Она надевала ее, отправляясь с мамой на прогулку в парк. Юки подняла с полу обертку бандероли: марки погашены два дня назад, на почтовом штемпеле значится Осака — в западной его части находится офис отца.

Хидеки сообщили о смерти его бывшего тестя. Дядя Сабуро послал ему телеграмму еще до приезда Юки. «Он был наш зять, — сказала бабушка, — и нехорошо получится, если он узнает о смерти Такео от посторонних людей. Если мы не известим его, то поставим в глупое положение. Люди подумают, что после смерти Шидзуко и при новой жене он стал относиться к нам настолько неуважительно, что мы решили его вычеркнуть из нашей жизни. Потому и ничего ему не сообщили. А я не хочу, чтобы о нем шла такая молва».

Однако в день похорон отец не позвонил и телеграммы не прислал. Да и в следующие три дня от него ничего не было — ни соболезнований, ни цветов.

«Мне стыдно, что я его дочь», — сказала тогда Юки. «А твоя-то в чем вина?» — спросила бабушка. На сей раз она не пыталась защитить или оправдать Хидеки. Она ведь не сказала: «Нехорошо так говорить о родном отце». Или: «Может, у него были на то причины. Какие-то сложности, неприятности».

Юки могла бы оправдать отца, если бы знала, что телеграммы он не получал. Но сейчас она поняла, что о смерти дедушки он, конечно, узнал. И доказательство этому — альбом, отправленный через два дня после получения телеграммы. Отец решил, что этот жест — своего рода компенсация его полного равнодушия к горю бабушки. Но тогда почему он не вложил в бандероль хотя бы короткую записку? Почему не указал обратного адреса? Получается, альбом путешествует сам по себе, а отец не имеет к нему никакого отношения. Да, заглаживанием вины тут и не пахнет.

Юки раскрыла альбом на первой странице и начала медленно его пролистывать. Сначала шли акварельные рисунки. В углу каждого стояла дата. Некоторые были сделаны еще до рождения Юки и даже до свадьбы ее родителей. Она помнила, как очень давно они с мамой рассматривали альбом, и она подолгу задерживаясь на каждой странице, рассказывала о болезни отца. Вот это, наверное, вид из окна больницы, где отец пролежал с туберкулезом целый год. А вот поднос с нетронутым ланчем: мама вспоминала, как он уверял: вся больничная еда пропахла лекарствами. А вот тюльпаны, которые она принесла: они ему не понравились: от их яркого цвета, сказал он, у него разболелась голова. Рассказывая эти истории, мать смеялась. Ее забавляло, что муж в свое время был таким капризным и привередливым пациентом.

Юки внимательно вглядывалась в акварельный этюд, где отец был изображен спящим на больничной койке. Несомненно, мать любила его, и его недостатки лишь забавляли ее. Может, тогда он был совсем другим человеком — иначе мать не сидела бы у его постели целыми днями и не слушала бы ничьих советов: оставь его, забудь — он не выживет. Вот именно так и надо было поступить, подумала Юки. Дождалась бы, когда он заснет, вышла бы из палаты и больше не вернулась бы. В ту пору Юки еще не было на свете.

Пролистав альбом до середины, Юки в серии карандашных набросков и акварелей узнавала себя, некоторые свои платья, игрушки, места, где они с матерью гуляли, кварталы, застроенные деревянными домами, пирс, где первый раз в жизни она увидела океанские корабли. Помнила и розовую вязаную шапочку, которую не хотела снимать даже летом.

Особенно много напоминала Юки серия акварелей, написанных во время короткого летнего отдыха в горах недалеко от Кобе. Они тогда приехали на выходные в дом их друзей. Небольшой коттедж, окруженный цветами. Молочная ферма, где они побывали с отцом. Это был последний уик-энд, который он провел вместе со своей семьей. Юки было тогда семь, она училась во втором классе. Она собрала в горах много разных цветов и листьев и засушила их в маминых книгах, чтобы осенью показать школьным подругам.

Почти в конце альбома Юки увидела себя — детально выписанный акварельный портрет с маргаритками: в косы вплетены красные ленты, на лице — широкая улыбка. «Вот такой меня представляла мама, — подумала Юки, — безмятежно счастливым ребенком!» В те далекие годы незнакомые люди, увидев их вдвоем где-нибудь в автобусе или магазине, часто улыбались Юки: «Ты мамина дочка, правда? Ты счастливая: пошла в маму». Да, мы были действительно счастливы, вздохнула Юки. Это было ясно каждому.

Наконец последняя страница: карандашный портрет отца, спящего в шезлонге. Почти аккуратные штрихи, хотя Шидзуко, очевидно, торопилась закончить портрет мужа, пока он не проснулся. К странице приклеила несколько цветков гортензий. Лепестки с тех пор сохранились, хотя выцвели: из ярко-фиолетовых превратились в синие.

Пролистав альбом обратно, Юки сопоставила с этим портретом другой: отец, спящий на больничной койке. На обоих он выглядел мрачноватым, но в то же время забавным и даже внушал симпатию. Неслучайно же этот склочный пациент заставлял мать без конца смеяться. «Вот таким бы хотелось его видеть», — подумала Юки. Ей тогда было семь лет.