Дочь Шидзуко - [43]

После смерти Шидзуко Маса стала отдавать предпочтение однолетникам: сажала анютины глазки, петунии, душистый горошек, циннии. Иногда белые петунии цвели до конца октября, пока не ударяли первые заморозки.

Маса медленно пошла к дому, то и дело останавливаясь, чтобы сорвать пожухлый лист или увядший цветок или выдернуть из земли буйный сорняк. Сорняков было немного. Те, что выросли после отъезда Юки, не выдержали засухи. А Юки, гостившая у них две недели, часами занималась прополкой. Маса даже подумала, что внучка старается больше проводить времени в саду, чтобы избегать лишних разговоров. Потом, впрочем, отогнала подозрения: в конце концов, если бы внучка не хотела их видеть, зачем ей приезжать.

Юки навестила их во второй половине июня, когда начались студенческие каникулы.

Говорила, что погостила бы у них подольше, но, увы, ее ждет работа. Кроме того, ей надо регулярно заниматься в библиотеке и изучать тонкости фотографии в фотостудии колледжа.

— Я вот не понимаю, — сказала однажды Маса, — если у человека есть талант художника, зачем ему читать книги и даже ходить в колледж? Мне кажется, ты сама всему научишься. Многие великие художники прошлого были самоучками, ни в какие колледжи не ходили.

— Сейчас другие времена. И, кстати, большинство великих художников вовсе не были самоучками. Они начинали учениками у известных мастеров и проходили прекрасную школу. Есть и другие тонкости, но долго объяснять.

— Я к тому клоню, что ты могла бы жить у нас круглый год и все равно стала бы отличным художником. У нас здесь хорошо — тихо, спокойно. Подумай хорошенько.

— А где я буду зарабатывать на жизнь?

— Об этом не беспокойся. Дедушкиной пенсии нам хватит, если, конечно, жить скромно. Кстати, ты можешь давать уроки рисования.

— Но мне неинтересно часами разглядывать детские рисунки.

— Тогда тренируй легкоатлетическую команду нашей сельской школы. Тебя возьмут. В прошлом году все здесь читали в газетах, что ты победила на важных соревнованиях.

— Не хочу я никого тренировать.

— А что ты станешь делать, когда окончишь колледж? Будешь преподавателем живописи и уедешь куда-нибудь еще?

— Бабушка, не знаю, — вздохнула Юки. — Я только начала учиться. До окончания колледжа еще очень далеко.

— Какой же смысл учиться в колледже, если ты даже не знаешь, зачем туда ходишь и кем станешь?

— Может быть, я хожу туда именно потому, что еще толком не разобралась в себе. Пока что я просто хочу изучать живопись. А что будет через четыре года, меня мало волнует. Не хочу загадывать.

Маса собиралась сказать, что нельзя так легкомысленно относиться к своему будущему и плыть по течению, но Юки быстро встала и надела соломенную шляпку.

— Пойду в сад. Не успела прополоть твою петунию. Если еще нужно что-то сделать, скажи.

В этот приезд Юки держала себя в руках: не грубила, не взрывалась по пустякам. Даже когда она спорила с дедом или бабушкой, ее лицо было — воплощенное терпение. И все же что-то оставалось не так. Разговаривая с ней, Маса чувствовала некоторую напряженность и была уверена, что у Юки то же ощущение. Во многом виноват ее отец, думала старушка. Если бы он разрешал ей ездить к нам каждое лето, все пошло бы по-другому. Маса заметила: Юки быстро меняется, она уже совсем не та, что раньше — сейчас это высокая, стройная девушка, можно даже сказать, молодая женщина с невозмутимым лицом. Дав- ным-давно, когда Юки была ребенком, такое выражение лица было и у Масы. Теперь все перевернулось, причем неожиданно, как по мановению волшебной палочки.

Маса присела на корточки, чтобы лучше рассмотреть трехцветные фиалки, посаженные вдоль дома: листья пожухли, почти все бутоны иссохли и вряд ли распустятся. Дождь, судя по всему, их не спас. Даже те немногие фиалки, что расцвели, выглядели чахлыми. Осторожно раздвинув листву, Маса увидела, что нижняя часть стеблей опутана тончайшей паутиной, и поняла, кто тут орудует — красные клещики, уже не раз покушавшиеся на ее посадки. Эти твари питаются соками, которые высасывают из стеблей и бутонов. Когда земля подсохнет, она опрыскает фиалки и, может, они оживут.

В то утро Такео проснулся около шести. Маса встала. Уже давно футон не хранил тепла ее исхудавшего тела, даже морщинки не осталось на матрасе. Такео перевернулся на спину и уставился в потолок.

В ушах старика по-прежнему звенели голоса детей, привидевшихся во сне. Их были сотни, и все они мчались по лужайке, поросшей пампассной травой. Некоторые из них были ему совершенно не знакомы, в других он узнал своих бывших учеников. Их он насчитал немало: как-никак преподавал в школе почти сорок лет. Потом в этой толпе Такео разглядел своих собственных детей и внуков, но как он сумел их распознать, так и не понял. Уже проснувшись, он все еще слышал отзвук детских голосов. Сотни ребятишек кричали одновременно, некоторые в унисон друг с другом, и эти звуки почему-то напоминали шум ветра в высокой траве.

Старик засыпал, снова просыпался, но детские голоса, чередующиеся с завыванием ветра, преследовали его все время. Они не оглушали — он прекрасно слышал все, что происходило в реальности, — но наваждение не исчезало.