Дочь сатаны - [76]

— Я люблю тебя, — ответил он, — и теперь люблю… как должно мужу возлюбить свою жену.

Она наклонилась вперед и, обольстительно улыбаясь, обвила рукой его шею.

— Вы любили меня со страстью, — сказала Тамар. Он закрыл глаза, а она рассмеялась над его трусостью.

— Я был предназначен Господу, — ответил он, — женитьба не для меня, я воздерживался от любви плотской, от похоти. Господь благословил наш союз. Ведь у нас трое детей и ты носишь четвертого.

Тамар приблизила губы к его уху и прошептала:

— Я хочу, чтобы меня любили ради меня самой… а не ради детей, которых я могу нарожать.

— Вы должны молиться, жена моя.

— Нет, я не стану молиться, — усмехнулась она. — Это вам, Хьюмилити, надобно молиться. Молитесь. Прижмитесь ко мне и молитесь.

— Вы — соблазнительница.

— А вы не должны быть трусом, Хьюмилити. Поглядите на меня. Мои ночи одиноки, потому что мой муж думает не о своей жене, а о детях.

— Почему вы вдруг надумали соблазнить меня? — удивился он.

— В самом деле, почему? Почему мужчины соблазняют женщин, а женщины — мужчин? Обнимите меня, Хьюмилити, и я объясню вам. Я слишком долго была одна.

Казалось, ею овладело безумие. «Я и Бартли вовсе не хуже его, — думала она. — Ни один из нас не слишком хорош… и не слишком плох. Я не позволю ему благодарить Бога за то, что он лучше других. Сейчас он узнает, что ошибался».

Она не любила его. Она ненавидела его. Она не хотела его, он был ей отвратителен. Но в этот момент для нее важнее любви и желания было показать ему, каков он есть на самом деле.

— Придвиньтесь ближе ко мне, Хьюмилити.

Она не знала, как отчаянно он боролся с тем, что считал грехом. Хьюмилити не был лицемером и твердо верил в то, что проповедовал.

Тамар не отрывала от него глаз, при слабом свете свечи его лицо казалось смертельно бледным.

Она никак не могла подавить в себе желание раздразнить его. Мужчина есть мужчина, если даже он пуританин. Он испытывает такие же желания, как и все мужчины, и, если его соблазнить, падет, как любой другой.

Он закрыл лицо руками…

— Лучше бы мне умереть. После стольких лет чистоты… все зачеркнуто… стоило лишь однажды уступить своей похоти!

— Не обманывайте себя! — с ненавистью крикнула она. — Просто вас никогда прежде не соблазняли. А иначе вы давно пали бы. Когда вы уходили в свою мансарду, я лишь радовалась этому. Я не делала ни малейшей попытки, чтобы удержать вас. Если бы я хотела, чтобы вы остались и стали моим любовником, вы непременно стали бы им. Умоляю вас, не говорите больше: «Я лучше того человека и вот этого». Потому, что вы не лучше других. Грешнику лучше сказать: «Я грешен», нежели: «Я человек праведный».

Его губы шевелились, он шептал молитву, но остановить поток ее слов не мог.

— Вы просите Бога простить вас. За что? Я — ваша жена. Почему же вы должны избегать меня? Полно! Взгляните на себя такого, как вы есть. Мужчина… не более и не менее. Вы храбры, но другие тоже храбры. Вы пуританин и другие тоже пуритане. Вы похотливы, как и другие мужчины. Вы так же радуетесь своему мрачному одеянию, как я — ярким шелкам. Вы не отличаетесь от других. Знайте же: если я захочу соблазнить вас, как я сделала сегодня, вы не устоите. Не судите других строже, чем себя.

Казалось, будто Хьюмилити не чувствовал ее присутствия. Он пробормотал:

— Я недостойный человек. Я показал самому себе, что я недостойный. Господь отвернулся от меня, у меня нет больше сил.

Он ушел, а Тамар лежала и думала о нем. Теперь он познал правду о себе. Теперь он не мог упрекать ее в грехе, ведь тогда он должен бы вспомнить и про свой грех. Люди сказали бы, что он безгрешен, но сам он знает, что это не так.

Но позднее она сменила гнев на милость. Все же он хороший человек, даже благородный. Быть может, когда она снова увидит его, то скажет, что не может быть греха в обычном объятии жены и мужа. Она скажет ему: «Если бы Бог не желал, чтобы мы занимались любовью, почему он наградил нас подобными желаниями?» Она боялась, что не сумела успокоить его, но решила, что впредь непременно попытается.

Но больше она никогда не увидела Хьюмилити.

Последним в живых его видел Джон Тайлер.

— Это было ранним утром, — рассказал Джон, — мне не спалось, и я вышел на палубу поглядеть, а что, если я первый замечу землю? И вдруг вижу… мистер Браун облокотился на поручни и смотрит на воду. Я сказал ему: «Доброе утро, мистер Браун. Отличная погода». А он мне не ответил. Мне показалось, что он в мыслях говорил с Богом. Я не стал мешать ему и прошел мимо. Поглядел на свиней, на птицу в загоне. Потом оглянулся. Он все еще стоял там. А минуту спустя поглядел через плечо, а его уже не было. Я снова огляделся. Его нигде не было видно. Спуститься вниз, в каюту, он не успел бы. И тут я подумал… и задрожал от страха… Что-то подсказало мне, будто он упал за борт. Ну вот, остальное вы знаете. Я поднял тревогу, но было уже поздно. Его спасти уже было нельзя. Сильный ветер надувал паруса, и корабль шел полным ходом.

Хьюмилити Браун… пропал! Эта новость распространилась мгновенно. Какое ужасное несчастье! Пуритане скорбели о своем пастыре. Но никто не горевал о нем так сильно, как его жена.