Дочь роскоши - [16]

Джулиет еще раз взглянула на бабушку. Чего она ждала от женщины, убившей собственного сына? Честно говоря, она не знала. Загадка эта мучила ее с того самого момента, как Молли рассказала ей, что произошло. Но, чего бы она ни ожидала, какие бы картины ни вырисовывались в ее воображении, они, конечно же, не имели никакого отношения к реальности.

В свои шестьдесят шесть София была все еще подтянута, элегантна. Волосы ее, густо подернутые серебром, напоминали сверкающую шапку, глаза – эти невероятные фиолетово-аметистовые глаза – все еще искрились, не испорченные гусиными лапками морщин и темными кругами под ними, хотя местами кожа казалась тонкой, как бумага, будто она долгое время была больна. Вкус ее был безукоризнен – шелковая блузка выбрана не случайно, но потому, что была в точности такого же цвета, как глаза, с блузкой прекрасно сочетался кремовый шерстяной костюм в стиле Шанель. Ноги были еще хороши: стройные икры и аккуратные колени, она была в черных оригинальных туфлях-лодочках на высоких тонких каблуках. Все это было несовместимо с ее предполагаемой жестокостью. По-видимому, обманчивым был изгиб ее губ. Джулиет подумала, что за всю свою жизнь она ни у кого не видела более доброй улыбки. И вот теперь, когда София смотрела на портрет мужа, эта улыбка опять появилась на ее устах.

Она никого не убивала! – вдруг подумала Джулиет, потрясенная собственной горячностью. Я не верю, что она могла взять пистолет и убить кого бы то ни было.

Женщина, которая могла сделать что-то подобное, а потом вернуться в дом и жить там, где все это случилось, должна быть крепким орешком. Но, кем бы она там ни была, Джулиет готова была поставить на кон свою жизнь, что кем-кем, а жестокой София не была. Вот она обратила свою улыбку на Джулиет, и показалось, что не только губы ее поднялись, но воспарило все лицо. Что же тут удивительного, что она так молодо выглядит, подумала Джулиет. Потом она наклонилась к ней и взяла руку внучки в свою.

– Все эти годы! – вздохнула она. – Ты – моя единственная внучка, а я не видела, как ты росла. Рискуя не видеть тебя еще двадцать лет, я скажу тебе, насколько мне было все это тяжело. Но теперь, думаю, мы все наверстаем. И я хочу, чтобы ты начала мне все рассказывать – все о себе.

Джулиет улыбнулась в ответ.

– Что ж, хорошо. Но сначала – можно ли мне еще чашечку кофе?

– Конечно, можно! Извини меня – я ужасная хозяйка.

– Ну что ты – нет!

– Единственное, что меня оправдывает, – это то, что я хочу как можно больше узнать о тебе.

– Понимаю, – ответила Джулиет, отхлебнув из вновь налитой чашки кофе. Очевидно, что с ее собственным любопытством придется повременить.

Джулиет поднималась по лестнице в комнату для гостей на втором этаже, в которой ей предстояло жить. Она была озадачена еще больше, чем когда узнала о тайне своей бабушки.

Бабушка с пристальным вниманием вникала в каждую подробность жизни Джулиет, вытягивая из нее то, что она никогда никому не рассказывала, да, впрочем, и не думала, что это может быть кому-либо интересным, – и при этом проявляла проницательность и мудрость, несколько обескураживающие, проникая в самую суть вещей, по которым Джулиет лишь скользила.

– Тебе нравится ездить верхом? – спросила она с особенной прямотой, когда Джулиет рассказала ей о пони, которого ей подарили на шестилетие, и Джулиет пришлось признать, что, в сущности, она это не очень любит. Своим родителям она долго в этом не признавалась, она боялась, что они сочтут ее ужасно неблагодарной и, возможно, немного странной, а может, что еще хуже, – трусихой. И только после неудачного падения она набралась мужества признаться, что ей страшно, когда от нее ждут, что она должна управлять животным, которое намного больше ее самой, тем более ее короткие ножки не позволяли ей правильно удерживать равновесие на круглом пони, и она постоянно скатывалась вниз и падала, а потом не могла снова взобраться на него. Молли особенно не одобряла все это – Джулиет думала, что она, возможно, считает себя матерью лучшей наездницы и прыгуньи австралийской сборной, и в конце концов из-за нее Джулиет по-настоящему почувствовала себя неудачницей. Однако бабушка, похоже, понимала ее, предупреждала ее реакцию, так же, как она поняла, когда Джулиет сказала ей, как она любила играть на пианино и как ей пришлось умолять, чтобы ей позволили научиться играть на скрипке. «Не думаю, что смогу выдержать кошачий концерт», – сказала по этому поводу Молли.

Но, пожалуй, самым удивительным из всего этого было то, как бабушка вытянула из Джулиет про ее чувства к Сину.

– У тебя есть парень?

– Да. Я познакомилась с ним в колледже. Он на год старше меня, так что уже устроился на работу и вполне преуспевает. Наверное, мы объявим о помолвке, когда я вернусь домой, и в следующем году поженимся. – Джулиет была уверена, что не выказала перед Софией никаких сомнений, но голос бабки звучал серьезно:

– Ты очень молода.

– Не так уж и молода. Мне двадцать три. Несколько девочек, с кем я училась в школе, уже замужем и даже имеют детей.

– Да, предположим. Мне еще не было двадцати, когда я вышла замуж за твоего дедушку. Что ж, если ты вполне уверена, что любишь его. Это самое главное. – Ее сверкающий аметистовый взор чуть затуманился, она посмотрела Джулиет в глаза. – А ты уверена?