Дочь Роксоланы - [91]

Милая…

Он сам не помнил, как очутился рядом: только что стоял у противоположной стены, ощущая спиной шершавую поверхность и неровности камня, и вот уже тут, у бойницы, глаза в глаза. Протянул руки сквозь решетку, чтоб прикоснуться к волосам, но тут же опомнился, стремительно развернулся и хотел было выхватить из-под соломы спрятанную дощечку-сиденье, да только Тарас уже стоял за спиной и протягивал нужное.

Во взгляде казака застыл немой вопрос: одна? а где же Михримах? Ежи покачал головой – мол, не знаю – и отдал дощечку младшей близняшке, сам же проворно привязал к решетке шелковые шнуры. А пока та разбиралась и приноравливалась, наконец-то спросил:

– Как же все-таки тебя зовут, суженая ты моя?

В самом деле, а когда еще о том и узнавать-то? Кто знает, что день завтрашний им всем готовит: ведь предстоит не приключение, не игра, а если и игра, то самая что ни на есть с жизнью и смертью. Уж это и Ежи, и Тарас понимали в полной мере, даже если близняшки все еще не до конца осознавали по крайней молодости лет. А он до сих пор не знает, как зовут его избранницу. И пусть раньше как-то обходился без имени, но сейчас вдруг решил – хватит, пора.

Все-таки судьба их решается, которую они вместе желают разделить, и негоже как-то на то идти, даже не ведая, какое имя у его милой.

Наверное, девушка думала то же самое. Потому что, еще продолжая возиться с дощечкой, ответила сразу и серьезно, без обычной своей насмешливости:

– Здесь я Разия. Пока так и зови. А как правильно – скажу уже на воле.

Она посмотрела на него, чуть сощурясь. То ли заранее ждала неприятия, то ли, наоборот, – радости. И Ежи улыбнулся, улыбнулся с облегчением. И повторил, смакуя каждую букву:

– Ра-зи-я…

Девушка все-таки не удержалась, фыркнула, но тоже с облегчением, словно сбросила с плеч некий груз, неудобный и тяжелый. А теперь все, пусть груз этот на земле лежит, в пыли, под ногами, там ему самое место.

Ежи оглянулся на казака. Тот выглядел хмурым, подавленным, но с вопросами о Михримах не лез, выдержки хватило: понимал, что не к месту и не ко времени. Там, снаружи, произошло что-то важное для них всех. Настолько важное, что даже слов не было это подтвердить. Или опровергнуть. Но произошло. И, судя по виду девушки, произошло все-таки долгожданное, им на пользу. Не это ли самое главное?

* * *

Где же все-таки Михримах?

Тарас так и не задал этот вопрос, но на душе у него скребли кошки. В груди ныло, и не было сил ком этот ноющий вырвать, растоптать. И это было страшно…

А еще он боялся, что руки у него утратили отцовскую выучку. Ведь сколько лет прошло!

Напрасно, как выяснилось, боялся. Долото углубилось в стык меж плитами, как в масло. Раз, еще раз, еще – мирный труд, давно позабытый, мнившийся тягостью и проклятьем… мнившийся… желанный…

– Подержи-ка. Сейчас она выпадет…

Но плита не выпала. Она провернулась вокруг укрытой где-то в глубине стены поперечной оси и нависла над головой Тараса, как козырек. А за плитой открылся… не лаз, а узкий колодец с гладкими стенами, уходивший вниз. Никакой лестницы там явно быть не могло. Названые братья озадаченно переглянулись.

– Это не ход, – догадался Ежи, – то есть люди через него не ходили. Подъемник тут был.

– Для чего?

– А для чего тут все? Для стрелков. Там, где ты сейчас сидишь, раньше, наверное, помещался ворот с рукоятью, а в колодце подъемника большая бадья ходила. Колчаны в нее загружали, огнеприпасы для ручниц и пушицы… может, кувшины и фляги с водой тоже, чтоб по лестнице не таскать.

– Ясно… Как думаешь, нам сюда пролезть?

– Отчего же нет. Тот шнур, на котором мы мешки поднимали, приладим, да еще присоединим к нему те, на которых дощечки вывешивали, они ведь больше не понадобятся… Это будет как по вантам лазать.

– Пожалуй, так…

Ежи уловил неуверенность в голосе побратима и понял, что по вантам тот, поди, в жизни не лазал, не такая у чаек парусная оснастка, если вообще есть. Но ничего, парень он ловкий и цепкий.

А шнуры прочные. Шелковые они.

Вообще-то, любопытно. Шелк, он ведь чуть ли не как серебро дорог; а тут близняшки ничего другого и не приносили. В каких же таких палатах они живут, что там проще несколько длинных шелковых шнуров стащить (и ведь не хватились же их!), чем добыть пеньковую веревку или, скажем, волосяной аркан?

И кто же они такие, эти девушки из дворца? То, что они не просто приживалки, стало ясно сразу. Но кто? Высокородные паненки? Ясновельможные кнесинки даже?

Не важно. Кто бы они ни были – это их девушки…

* * *

В это самое время Доку-ага стоял в одной из комнат внутренних покоев, куда обычным слугам, даже евнухам, путь заповедан. Сюда имели право входить, кроме Хюррем-хасеки, лишь он сам, няня и кормилица его девочек – ну и сами девочки, конечно.

Его девочки…

К чему-то они здесь готовились. Что-то необычное делали.

На нижнем столике лежал старый пергамент: обрывок свитка без начала и конца. Доку только бегло скользнул по нему взглядом: читать по-арабски он так и не выучился. И вдруг словно бы призрачный голос зашептал ему в уши: «…Вот потому Смерть и меняет свое обличье. И хотя Азраил в конечном счете побеждает всегда, несомненно, правы те, кто продолжает сопротивляться ему. Вот уже близок мой срок, правнуков я увидел, а ведь впервые Смерть стремилась погубить меня в то время, когда мне было двадцать лет.